Жанна д’Арк в Домреми

Материал из Wikitranslators
Версия от 02:11, 2 марта 2016; DimetrBot (обсуждение | вклад)
(разн.) ← Предыдущая | Текущая версия (разн.) | Следующая → (разн.)
Перейти к: навигация, поиск
Глава 6 Ереси и еретики "Время Жанны" ~ Глава 1 Домреми - Вокулёр
автор Zoe Lionidas
Глава 2 Шинон




Детство Жанны — наименее изученная часть её биографии, однако именно отсюда берут начало её миссия, осуждение и причисление к лику святых.

Содержание

Время и место рождения

Время

Место

252px
Мутное течение реки Мёз около моста
в Домреми (современный вид)

Мёз, или по-голландски Маас в своём течении с севера на Юг, в 843 году служил естественной границей между владениями Лотаря и Карла Лысого Немецкого, причём, западный берег принадлежал Франции, а восточный, соотвественно — Империи. Укреплённых границ в современном понимании этого слова в Средние века ещё не существовало, жители обоих берегов находились в постоянных между собой сношениях, в Туле, Вердене, Меце говорили по-французски, местные жители зачастую ездили на ярмарки в Шампань, города и монастыри зачастую просили военной помощи французсокго короля против бесчинств местных землевладельцев. Во времена позднейшей усобицы, западная граница стала настоящим клубком, где столкнулись интересы крупнейших сеньоров этих мест — графа Барского, герцога Лотарингского и трёх епископов, постоянно враждовавших между собой, здешние места представляли собой лоскутное одеяло, где владения одного вклинивались во владения другого, земли одного и того же сеньора могли делиться на несколько частей, каждая из которых по вассальному праву состояла в зависимости от разных феодальных властитителей. Графство Барское или Барруа, образованное в X веке, располагалось по обеим берегам Мёза, его владелец полагался вассалом императора, однако с постепенным ослаблением и распадом империи, как все прочие, становился всё более самостоятельным.

Имя Домреми появляется в документах в XI веке, этот топоним восходит к латинскому villa Santi Remigii (то есть, «Деревня Святого Ремигия»). Деревня существует и поныне, она располагается в старинном Барруа, на западном берегу Мёза, там где река, изгибаясь, поворачивает на северо-запад. Здесь были владения сеньоров де Бурлемон, вассалов барского графа (ставшего герцогом в 1354 году).

Хрупкое феодальное равновесие в этих местах было нарушено, когда король Франции Филипп Красивый в 1284 году взял в жёны единственную наследницу графа Шампанского. Там образом, граница Франции придвинулась вплотную к владениях барского графа Генриха I, который был не на шутку встревожен столь опасным соседством. Ситуация стала ещё более серьёзной, когда в 1299 году император Альберт Габсбургский, будучи более не в состоянии удержать за собой эти земли, уступил западный берег Мёза — Филиппу Французскому (местная легенда утверждает, что в знак вечности этого установления по приказу короля и императора в дно реки был забит золотой межевой столб), обязав графа Генриха принести ему вассальную присягу за эту часть своих владений, с того времени получившую название «зависимого Барруа». Граф Генрих, воспротивившись этому решению, принялся искать себе сильного союзника, ради чего два года спустя женился на Алиеноре Английской, дочери короля Эдуарда I. В последовавшем за тем военном столкновении Генрих принял сторону Англии, однако проиграл и вынужден был отдать несколько крепостей французскому королю. Таким образом, спорные земли уже окончательно закрепились — за Францией.

Впрочем, перекраивание владений — будь то дипломатическим или военным путём — на этом не прекратилось. В 1335 году Жуанвилли, господствовавшие над вокулёрским кастелянством, что в 19 км к северу от Домреми, испросили для себя королевской защиты. Всего 30 лет спустя им было дано на то соизволение, после чего из Барруа был вырвана часть земель, объявленная с тех пор неотъемлемым владением французкой короны. Местные жители были объявлены «прямыми поддаными короля, сделанными таковыми за их преданность к службе нашей». В результате подобного решения незаметная деревушка Домреми оказалось разделённой пополам. К северу от ручейка, носившего имя «Трёх Источников», земля отныне принадлежала короне, и входила отныне в Шампанское графство, а жители её — около 30 или 40 семей, считались свободными вилланами. Однако, бо́льшая по площади, южная часть, где располагалась и деревенская церковь, оставалась собственностью сеньоров де Бурлемон, а её население считалось полузависымым — mains mortales. Здесь ещё действовали пережитки старинного крепостного владычества. Обычай требовал от мужской части каждого семейства охраны замка, барщины, земельного налога и дорожной повинности, уплаты печного баналитета и наконец налога на наследство, разрешавшему сеньору вычитать из стада лучшую скотину, а из всего имущества покойного — несколько понравившиихся ему вещей.

К какой из двух частей населения принадлежала семья д’Арк, неясно было уже современникам. Если Беленвилль настаивает на первом варианте, то Жан Шартье и Персеваль де Каньи, вслед за судьями Жанны в Руане, склоняются ко второму решению. Что касается современных историков, среди них также не наблюдается единства в этом вопросе. Если исследователь начала XX века Анри Валлон безоговорочно полагал, что дом семьи д’Арк находился на шампанской земле, и Жанна была рождена свободной вилланкой, Оливье Анн и Колетта Бон (она сылается на некий документ того времени) в своих новейших работах полагают её полузависимой крестьянкой, принадлежавшей сеньорам де Бурлемон.

Война и усобицы не прекращались и при её жизни. Рядом с Домреми проходила дорога на Невшато — имперский город, бывший важным торговым центром. Город принадлежал герцогам Лотарингским, к этому времени также превратившимся в вассалов французского короля. Однако, горожане, понимая двойственность своего положения, пытались как могли балансировать между королём и герцогом, выторговывая то у одного, то у другого привилегии и снижение налогов. Эта торговля закончилась тем, что выведенный из себя герцог вместе с войском ворвался в Невшато, перевешал тех членов муниципалитета, что не успели скрыться, и обложил город тяжёлым штрафом. Уверяли, что он, желая унизить горожан, заполнил огромную бочку водой с кровью, и требовал от побеждённых бросать туда золото не иначе, как погружая вместе с тем голову и правую руку.

Пережившие подобное поругание местные жители превратились в глазах короля — в мучеников за его дело. Почти сразу Карл VI направил войска на помощь, и герцог, обвинённый в том, что в насмешку над королём он приказал привязать конскому хвосту королевское знамя и таким образом извалять его в грязи, был осуждён, а город изъят из его владений в пользу короны.

Кроме того, проходившая через Домреми невшательская дорога, исключительно важная в стратегическом плане, стала объектом соперничества между арманьяками и бургиньонами. И если деревня Домреми хранила верность арманьякам, соседняя — Мёз — а свою очередь симпатизировала уже бургунцам, из-за чего между мальчишками той и другой постоянно завязывались драки, после которых друзья и сверстники Жанны возвращались домой, покрытые синяками, шишками и непреходящей славой среди односельчан. В сложный клубок политических противоречий вплетались противоречия религиозные. Граница, во многом свободная от бдительного надзора королевских чиновников, современникам представлялась рассадником ведьм и еретиков. В 1431 году судьи в Руане, конечно же, не забудут об этом важном обстоятельстве. Конечно же, это был не мятежный Лангедок, но всё же — на западе было много катаров, и спиритуалов и других еретических сект. Жанне было около пяти лет, когда в Монпелье возвели на костёр одну такую еретичку — Катерину Сов, уроженку Бара.

И в то же время, граница оставалась местом, где тяжесть королевских налогов была меньшей, чем во внутренних областях страны, и свобода ощущалась — более. В этих местах, скрывающих в себе настоящий клубок противоречий между государствами, собственниками, религиозными направлениями — и родилась будущая освободительница Франции.

Семья

Jeanne Domremy gravure.jpg
Дом в Домреми, где родилась и провела детство Жанна д'Арк (с гравюры XIX века).
На заднем плане видна деревенская церковь.[1]

Мишель Фабр полагает, что дед Жанны с отцовской стороны (его имя история до нас не донесла) был родом из небольшого городка Арк-ан-Барруа, откуда по неизвестной причине перебрался в Сеффон, в Шампани. Согласно обычаям того времени, он получил фамилию д‘Арк — по месту своего рождения. В Сеффоне у него родился сын Жак, вынужденный оставить родной дом, видимо, из-за войны и связанных с ней лишений. В деревушке Домреми он познакомился с Изабеллой Роме, которая принесла ему в качестве приданого низкий крепкий каменный дом по соседству с деревенской церковью. Дом этот сохранился до сегодняшних дней, в нём находится небольшой музей детства Жанны. Следует заметить, что из внутреннего убранства ничего не осталось, да и само здание в течение веков неоднократно ремонтировалось и перестраивалось. Со времен семьи д`Арк сохранилась только огромная печь в центральной комнате, по-видимому, служившей для семьи гостиной и столовой одновременно.[2]

Вопреки утвердившейся легенде, Жак д’Арк вовсе не был бедняком. Даже если надел в 20 гектаров, о котором упоминают свидетели на процессе реабилитации, на самом деле был меньше, «честный хлебопашец», как его называли односельчане на том же процессе, владел стадом баранов и торговал шерстью, что уже не мало. В его доме, по-видимому, нередко останавливались мелкие дворянчики, бывшие проездом в Барруа. В 1420 году Жак д’Арк вскладчину с несколькими другими зажиточными крестьянами взял у сеньоров Бурлемон внаём их родовой замок, который с той поры можно было использовать, чтобы хранить там деревенское добро и укрывать скот во время набегов лесных разбойников или дезертиров из всех воюющих армий. Подпись Жака поставлена на договоре от 1423 года между жителями Домреми и неким Робером Саребрюкком касательно спорного пастбища. Он же в 1425—1427 годах, то есть, незадолго до отъезда Жанны из дома, стал деревенским старостой, назначенным на этот пост местным сеньором. Жаку д’Арк приходилось договариваться и с Робером де Бодрикуром, кастеляном Вокулёра,[3] который позднее отправит Жанну к королю в сопровождении военного эскорта. А в 1429 году ему удалось выхлопотать у короля (в качестве благодарности за военные победы своей дочери) вечное освобождение от королевских налогов для жителей деревень Домреми и Грё, и этот королевский указ неукоснительно исполнялся — вплоть до революции 1789 года. Жак д’Арк, по-видимому, умер около 1429 года — по крайней мере, после этой даты никаких сведений о нём нет, и следы его теряются.

О родне с отцовской стороны не известно почти ничего; Люсьену Фабру удалось найти в документах близлежащих мест имена нескольких священников по фамилии д'Арк, но идёт ли речь о родне сказать сложно — фамилия д’Арк была в те времена достаточно распространённой.[4]

Мать Жанны, Изабелла Роме (или Изабелла де Вутон как её звали по месту рождения — деревушке Вутон, сравнительно недалеко от Домреми) несомненно, была выше мужа по своему общественному статусу. Во-первых, само имя, включавшее личное прозвище Роме — «римлянка» (по предположению Колетты Бон, Изабелле приходилось совершать паломничество в Рим) уже было редкостью в крестьянской среде. Один из братьев Изабеллы был зажиточным ремесленником (по-видимому, кровельщиком или плотником), а другой — цистерианским монахом. Кроме того, некий близкий родственник состоял приходским священником в Сермезе, также неподалеку от Домреми. У самой Изабеллы в Вутоне было земельное владение, куда после женитьбы перебрался её старший сын. В начале миссии Жанны её поддержит прежде всего родня по материнской линии, — деверь Изабеллы втайне от отца доставит Жанну в Вокулёр. Ставшая после того, как король Карл VII даровал всему роду д’Арк наследственное дворянство, дамой Изабелло, она дожила свой век на попечении сына, в Орлеане, также выделившим для неё немалую пенсию. Там она и умерла около 1450 года в покое и достатке.

В семье было пятеро детей, из которых Жанна была видимо, предпоследней или даже младшей. По всей, видимости, семья была сплочённой и дружной. Первый сын — Жакмен или Жакло, названный в честь отца, рано женился на дочери мэра соседней деревушки Грё, и умер тоже рано, в возрасте около 28 лет. В истории младшей сестры он не смог принять никакого участия. Напротив того, Пьер или Пьерло и, наконец, третий — Жан, с начала и до конца сопровождали Жанну в её походах, причём, Пьер вместе сестрой даже попал в плен, и с громадным трудом освободился, оставшись почти нищим после уплаты выкупа. Старшая (?) сестра — Катерина, рано вышла замуж за некоего Колена, сына мэра Грё, и вскоре умерла в родах, что было далеко не редкостью. В те времена это случалось с каждой четвёртой женщиной во Франции. Таким образом, ей не довелось дожить — и увидеть отъезда сестры из дому. Оливье Анн, посвятивший книгу биографии освободительницы Франции утверждает, что в семье был ещё один ребёнок, умерший в младенчестве, вскоре после рождения.

Раннее детство

Рождение. Крещение

Год рождения Жанны доподлинно неизвестен. Обычно упоминаемая дата «6 января 1412 года» чисто предположительна, она утвердилась с тех пор, как её в своей булле упомянул папа. Ничего удивительного в подобной «неточности» не было — в те времена даже для принцев крови документальные сведения о дне и месяце рождения сохранялись далеко не всегда. Что же касается Жанны, то, как выяснилось, в Домреми в те времена не существовало даже церковной книги, где обычно делаются записи о дне крещения. Посланцы французского короля, отправившиеся в Домреми во время оправдательного процесса с целью узнать её дату рождения, вернулись с пустыми руками, не получив никаких сведений. Сама Жанна на вопрос о своём возрасте во время Руанского процесса отвечала, что ей «19 лет или около того» — иными словами, либо она и сама не знала наверняка даты собственного рождения, подобно многим её односельчанами, либо попросту не хотела отвечать точно. Её уклончивое «около того» допускало любые версии и толкования. К примеру, королевские судьи на оправдательном процессе даже пытались использовать этот момент в качестве свидетельства особой пристрастности инквизиционного суда. И в самом деле, по установлениям римского права, как во время гражданского, так и уголовного процесса для каждого подсудимого младше 25 лет полагался адвокат, поскольку неопытного юношу или девушку представлялось слишком легко ввести в заблуждение, запутать или склонить к самооговору. Однако, в конце концов, эта идея была отставлена в сторону, так и не реализовавшись (обычно это объясняют тем, что в инквизиционных процессах подобные правила не соблюдались, да и сама по себе зацепка выглядела слабой).

Впрочем, далеко не все отнеслись к отсутствию точной даты рождения Жанны с подобным невниманием. К примеру, сторонники «нетрадиционных исторических версий» увидели в этом прямое свидетельство, что Жанна — не была родной дочерью Изабеллы Роме. Как это нередко случается, история освободительницы Франции стала обрастать легендами и сказками уже при её жизни. Некий Персеваль де Беленвиллье, свидетель первых её побед, в 1429 году писал герцогу Миланскому, что «сказанная девица» родилась словно Христос, в тихом и бедном местечке на границе королевства, 6 января в день Поклонения Волхвов. В минуту её рождения сердца всех сельчан наполнила радость, и петух в два часа ночи громко запел, как когда-то пели древние пастухи, приветствуя появление на свете нового Царя Иудейского. Более поздняя по времени анонимная поэма на латинском языке, рассказывающая об освобождении Орлеана, уже прямо свидетельствует о том, что в момент чудесного рождения Жанны грянул гром, и затряслась земля, и с небес сошли языки пламени — знак будущего возрождения мира, — а сельчане, охваченные благоговением, единодушно запели, вознося благодарность Господу. Вспоминали также, что её мать носила имя Изабелла, (то есть, Елизавета) как и мать Иоанна (Жана) Крестителя, и в этом совпадении также просвечивало явственное божественное знамение.

На самом деле история этой жизни была куда более скромной. Жанну назвали одним из самых распространённых женских имён для того времени — его носили от трети до половины всех девочек её поколения. Через три дня после рождения, как это и полагалось по обычаю, Жанну крестил деревенский священник Жан Мине́ (во франкоязычной версии Руанского протокола «Нине»), уехавший из Домреми в 1423 году.[2] Мессу, как опять же было принято в подобных случаях, служили обстоятельно и долго, поскольку «евин пол», особенно склонный ко греху, требовал при рождении специального отчитывания.[5] Купель Жанны (если это действительно её купель) сохранилась до сих пор — и сейчас её можно увидеть в приходской церкви деревни, посвящённой Св.Ремигию (Сен-Реми). Пожалуй, несколько неожиданным представляется тот факт, что у Жанны было несколько крестных отцов и матерей, что, в общем-то, не было в обычаях того времени. Синодальный статут аббатства Тул ограничивает их количество двумя-тремя (а то и всего одним крестным отцом и одной крестной матерью). Сама же она вспоминала на инквизиционном процессе троих из них — некую Агнессу, Сибиллу и Жанну. О первых двоих сведений нет, нигде и никем более они не упоминаются, и потому представляются два возможных решения: либо Жанна, намеренно или невольно, сделала ошибку, либо ко времени процесса реабилитации они уже умерли. Третьей крестной была, по-видимому, Жанна Обри, жена мэра, что неоднократно подтверждалось свидетелями реабилитации. Кроме того, на этом процессе лично присутствовали трое — Беатриса Эстеллен, Жаннетта Тевелен ле Руайе, и Жаннетта Тьерселлен де Витель, все три к тому времени уже овдовевшие. Из них две последних настаивали, что имя новорождённой было дано в их честь. Из крестных отцов на процессе реабилитации назвали себя таковыми Жан Ланге и Жан Барре. Остальные свидетели с точностью не могли ответить на этот вопрос, называя разное количество имен. В любом случае, если верить подсчётам, выполненным Колеттой Бон, у Жанны было 6 или даже 7 крестных матерей и как минимум 4 крестных отца, — событие по тем временам совершенно исключительное. Сторонники версии «королевского» происхождения Жанны находят достаточное объяснение этому избытку в том, что большое число крестных соответствовало её высокому статусу. Колетта Бон, придерживающаяся традиционных воззрений, в свою очередь предполагает, что, во-первых, семья д’Арк пользовалась в деревне большим уважением, а во-вторых, это мог быть знак своеобразной солидаризации перед лицом недавних невшатойских событий, о которых гудела вся округа.

Пьер де Сермуаз, убеждённый сторонник версии «королевской» крови, добавляет к этому красивую легенду, будто сама Святая Колетта навестила новорождённую, оставив в колыбели золотое кольцо с вырезанными на нём тремя крестами и надписью «Ииусус Мария». Подобное кольцо действительно существовало, однако о нём практически ничего неизвестно, кроме того, что Жанне оно «было подарено в детстве». Существуют лишь некие весьма туманные намёки, будто во время паломничества к Св.Марии в Пюи, Изабелла Роме могла навестить Святую Колетту. Однако всё остаётся на уровне фантазий и догадок. Во время руанского процесса Жанну допрашивали о происхождении и назначении этого кольца, пытаясь выяснить его возможную связь с «ведьминскими» чарами. Подсудимая коротко ответила, что это кольцо привезла с собой из Домреми, и более ничего не добавила, — а судьи также более не возвращались к этому вопросу.

Первые семь лет

Domremy eglise maison 1819.jpg
Домреми, маленькая панорама с церковью
(с гравюры XIX века) [6]

В документах Руанского процесса можно прочесть прямую речь, показания подсудимой: «Дома меня называли Жанеттой, во Франции — Жанной». Фамилией для девочки предполагалась «Роме», «ибо в её местах, — записал нотариус Жан Маншон — девушки носят прозвание матери». Жанной д’Арк героиня Франции стала исключительно благодаря народной молве и позднейшим историческим работам.

О раннем детстве, проведённом в Домреми, известно прежде всего из её собственных показаний, сделанных во время Руанского процесса, а также из протоколов допроса свидетелей во время Процесса Реабилитации. Все они, так или иначе, рисуют вполне типичное пасторальное детство деревенской девочки на границе — игры на берегу реки, плетение венков из полевых цветов, зимние посиделки за прядением, когда было полно свободного времени, женщины деревни могли вдоволь сплетничать и делиться последними новостями. По домам затем расходились вместе, большими группами, и всегда в сопровождении мужчин — по соседству был Дубовый Лес, в котором водились волки.

Двоюродный брат Жанны (точнее говоря — зять сестры Изабеллы Роме) вспоминал, как он мастерил для неё свистульки, крошечные деревянные мельницы и «подсолнухи» из стружек. Также сохранились имена некоторых её друзей и подруг. К примеру, Симоне́ Мюнье, соседский мальчик, несколькими годами младше, — вспоминал, как они вместе играли, а если ему случалось когда-то захворать, Жанна готова была нянчить и успокаивать его. Изабелла Деспиналь, Манжетта (или Маргарита) Суайяр и Овьетта Суднá, — бывшие тремя или четырьмя годами младше, вспоминали о совместных играх и первых уроках прядения и шитья, которое они осваивали вместе.[7]

Ходить в школу девочке не полагалось, с юных лет её готовили для будущей роли жены и матери. Жанетта училась прясть лен и шерсть, шить одежду — «даже не столько из необходимости, — поясняла Колетта Бон, — но для того, чтобы изгнать лень, мать всех пороков». В этих занятиях Жанна, по-видимому, достигла значительного совершенства, поскольку даже во время руанского процесса не удержалась похвастаться перед Кошоном, что «касательно шитья и прядения не уступит ни одной руанской женщине». Это было достаточно серьёзной заявкой — руанки традиционно пряли шерсть для продажи на местной ярмарке. А Колетта Бон всерьёз задавалась вопросом, даже на первый взгляд риторическим: могло ли это свидетельствовать, что если бы всё пошло иначе, Жанна могла бы прядением зарабатывать себе на хлеб?

Кроме того, как в один голос подтверждали многие свидетели, она пасла деревенское стадо, когда к тому подходила её очередь, изрядно работала в огороде и в поле, полола, рыхлила землю, ходила за плугом, ворошила сено. И пожалуй, единственное, что отличало её в это время от друзей и подруг, была страсть — к рисованию. По свидетельствам более позднего времени весь фасад дома, где она жила, «покрыт был рисунками, выполненными её рукой, но время их не пощадило». Единственно, два таких рисунка, ещё наивных и детских, авторство которых, возможно, принадлежало Жанне, были обнаружены уже в начале XXI века, во время реставрации церкви Св.Реми.

От семи до тринадцати

Puella

Следующие пять лет.
По средневековым представлениям французов, детство заканчивалось в семилетнем возрасте. В это время мальчик или девочка меняли котту, широкую детскую рубашку, которую носили с того времени, как сделали первый шаг,  — на обычную взрослую одежду. Около семи лет «при вхождении в разумный возраст» ребёнку полагалось принять первое причастие[8] и с той поры, вплоть до замужества девочка уже считалась не «ребенком» (infans), но «девицей» (puella). Этот переходный — для средневековья — возраст, «когда душа ещё чиста, но тело переполнено грехом», вводил в замешательство священнослужителей, памятующих о тысячах опасностей и искушений, подстерегающих новую прихожанку буквально на каждом шагу. А потому юной девушке предписывалось находиться почти постоянно дома, при матери, поскольку зарождающаяся и постепенно проявляющаяся женственность могла разжечь похоть и привлечь интерес всяческих ловеласов с большой дороги..., и даже с маленькой. Девственность дочери приравнивалась к чести всей семьи, а потому вплоть до замужества её свободу жёстко ограничивали, всюду она находилась под внимательным присмотром. Дома она должна была полностью подчиняться воле старших, а в церкви или всяком другом общественном месте, где девушка всё же могла появляться, ей полагалось вести себя предельно скромно и паче всего — молчать.

Однако в деревнях и, тем более, на границах королевства, вдали от центров власти с их строго регламентированными традициями и замкнутой культурой, все эти строгости во многом смягчались. Во-первых, постепенный уход из семьи старших детей неизбежно вызывал нехватку рабочих рук, а потому младшей дочери приходилось предоставлять определённую свободу действий, необходимую при выполнении всякой работы вне дома: пахоты, жатвы, надзора за общественным стадом. Во-вторых, посещения церкви, деревенские праздники, фамильная солидарность, требовавшая время от времени навещать родственников, вместе есть и пить, делиться новостями и помогать друг другу (а вся родня Жанны жила не близко, в Домреми, но в Сермезе, Бюре и Вутоне), женские посиделки, приглашения в гости и на деревенские торжества — всё это, так или иначе, предоставляло деревенской девочке свободу, немыслимую в больших городах. Время от времени ей даже приходилось становиться крёстной матерью, «от каковых приглашений отказаться было невежливо», по крайней мере, два человека на процессе Реабилитации объявили, что Жанна была их воспреемницей от купели.
В доме д’Арк, по обычаям того времени, основную роль играл отец, он же олицетворял полноту родительской власти. Именно он, отец был для Жанны непререкаемым авторитетом, всё время, пока он был жив, родной дом оставался для неё «домом отца». Однако, по-видимому, Жанна была, очень привязана к матери. Семью в более широком смысле, принимавшую все важные решения касательно браков общих хозяйственных дел и тому подобное, воплощали также — дяди.

В деревне все жители связаны между собой узами родства, отношениями крестных и крестников, а также соседской дружбой и взаимопомощью. В свою очередь, внутри этого небольшого сообщества возникали более мелкие группы, объединяющие между собой людей по признаку пола и возраста. Что касается женщин Домреми, они собирались вместе, чтобы прясть, обмениваясь новостями и сплетнями (это «прядильное евангелие», как тогда говорили, не дошло до наших дней и содержание их разговоров остаётся неизвестным, хотя догадаться о нём, в принципе, не так уж и трудно). Объединяли людей также совместные посещения церкви, приглашения на крестины и общие посиделки по какому-то случаю. Возрастные группы объединяли общие игры, образование и общие трудовые навыки, которым предстояло научиться. Детская дружба сохранялась на долгие годы, — так, Овьетта Суднá, по её собственному свидетельству на процессе Реабилитации, горько расплакалась, когда её старшая подруга уехала прочь, не предупредив и не простившись.

Религия и образование

Как было уже сказано, семья д’Арк, в общем, не бедствовала и не нуждалась. Жанна вместе с сестрой Катериной имела отдельную комнату, где они, по обычаю того времени, спали в одной постели, а затем, после ухода сестры — и вовсе получила постель и комнату в своё полное распоряжение — что для крестьянской семьи было большой редкостью. В доме иногда останавливались гости, да и само положение зажиточного крестьянина требовало, чтобы дочери были достаточно воспитаны и обходительны. По воспоминаниям сверстников, Жанна «умела делать реверансы и вести себя так, словно воспитывалась при дворе». Кроме обычной одежды, было у неё и красное платье — оберег, по представлениям того времени способный защитить ребёнка от многих напастей и бед.

Первые религиозные уроки Жанна получила от матери. На процессе в Руане Жанна рассказала, что, Изабелла научила её основным католическим молитвам — Pater Noster, Ave Maria, Credo, — все, конечно же, на французском языке; латынью в семье не владели. Семья была достаточно набожной, в том смысле, как «основы религии» понимали в те времена. Д’Арки неукоснительно держали пост, исправно посещали церковь, отмечали основные праздники и платили десятину. Известно, что Жак д’Арк и его жена пожертвовали на церковь определённую сумму, чтобы даже после их смерти дважды в год за упокой их души служилась месса по установленному чину. Жанне полагалось иметь при себе небольшой мешочек с мелкими монетами (так называемый омоньер), для раздачи милостыни. Одна из свидетельниц на процессе реабилитации показала, что Жанна якобы сокрушалась, что не имеет больше денег, в противном случае, она тоже заплатила бы за свою мессу, и что она готова была уступить нищим свою постель и спать на полу у очага. Сверстники даже слегка поддразнивали её за чрезмерную религиозность. Нередко её видели на коленях перед священником, кающейся в каких-то прегрешениях.

Деревенька Домреми была слишком мала, чтобы содержать собственную приходскую церковь, а потому ходить на мессу приходилось в соседнюю деревню Грё, более крупную по размеру и числу жителей. Как и во всех деревенских церквах, ежедневной службы здесь не было. По воскресеньям и праздникам раздавался колокольный звон, созывающие верных со всей округи на служение. Начинать полагалось в 9 часов утра, опаздывать считалось дурным тоном, хотя прежде чем начать, священник должен был дождаться сеньора де Бурлемон и его супруги, занимавших отведённую специально для них «сеньориальную» скамью. Проповедь и чтение молитв совершалось на французском языке, понятном для прихожан, которым следовало опускаться на колени всякий раз, когда произносилось имя Христа, повторять слова молитвы, а также время от времени осенять себя крестным знамением. Затем, повернувшись спиной к молящимся, священник служил мессу уже на латыни. Здесь же, в церкви находилось изваяние Святой Маргариты, которая, по уверениям Жанны, позднее будет являться к ней, а также статуя Сен-Реми (Святого Ремигия), впервые помазавшего на царство Хлодвига, короля франков, причём полагающееся для этого миро, если верить легенде, принёс ему ангел с неба.[9]

По свидетельству приходского священника Грё, Жанна была очень религиозна (как я уже говорила, деревенские друзья порой даже посмеивались и трунили над ней за странную истовость). Её постоянно видели во время совершения воскресных и праздничных месс, а также, когда колокола били к заутрени, она немедленно прерывала пахоту или работы в саду, чтобы опуститься на колени и прочесть положенные молитвы.

В сопровождении других девушек, а также деревенского парня, приставленного к ним для охраны в пути, Жанне случалось бывать и в близлежащей церкви Святой Девы в Бермоне, украшая цветами находившуюся там статую. Также она любила посещать сиротский дом при августинском аббатстве нищенствующих монахов в Бриксе, — в скором времени её здесь хорошо знали. Взаимная дружба и доверие, по-видимому, были очень прочными, так как на руанском процессе Жанна упомянула, что несколько раз ей доводилось исповедоваться именно здесь, а не в своей приходской церкви. Даже свой девиз «Иисус, Мария», которым уже позднее Жанна-военачальник имела обыкновение начинать свои письма, по предположению Мишеля Фабра был заимствован ею у братьев-августинцев.[9]

Ключ и Дерево Фей

В ближайших окрестностях Домреми из-под земли било три родника. Первый ключ, который окрестили Смородинным — находился в 270 метрах от дома Жанны, у дороги, ведущей к виноградникам. Второй, по имени Лягушачий — скрывался буквально в 50 шагах от первого, позади небольшого холма. И наконец — третий, которому было суждено сыграть в жизни Жанны зловещую, почти роковую роль... Его называли Ключом Горячечных Больных, он располагался в Дубовом Лесу, под огромным раскидистым деревом, ясно видным прямо от дома д‘Арк. И в самом деле, сюда регулярно наведывались больные лихорадкой, согласно местному поверью, вода из этого ключа дать облегчение или даже исцеление. Дерево, росшее над ключом — это был «дивной красоты дуб» (или бук, как свидетельствовали жители Домреми, присутствовавшие на процессе Реабилитации), и он также имел собственное имя и легенду. Местные жители называли его Деревом Дам или Деревом Фей.

Следует заметить, что буколические предания о браке (или говоря шире, о связи) фей со смертными из «цикла Мелузины» (по имени самой известной из них) были в те времена достаточно широко распространены, и немало дворянских родов вели своё происхождение от какой-то из фей, вступившей в брак с их дальним предком. Легенды эти всегда имели одну и ту же сюжетную канву: некий дворянин, благородный духом, влюблялся в прекрасную женщину, случайно встреченную им в лесу. Не без колебаний, она соглашалась на брак с ним, однако с одним непременным условием, которое имело вариации. Например, в случае Гуго Лузиньяна и прекрасной Мелузины, каждую субботу будущий муж должен был позволять ей запираться на ключ в своих покоях. Какое-то время супруг соблюдал принесённую клятву, а потому семья жила счастливо и даже обзаводилась детьми, но затем природное любопытство брало верх, и условие, тем или иным способом, оказалось нарушенным. Так, любознательный Лузиньян, заглянув в замочную скважину, с ужасом видит, что его супруга моется в корыте, но вместо ног у неё — змеиный хвост. Застигнутая врасплох фея — тут же исчезла, впрочем, оставив мужу детей и накопленное богатство.

Так же и Сеньоры де Бурлемон, на чьей земле находилось Дерево Фей, выводили свой род якобы от феи-прародительницы, чьё имя не сохранилось. Их фамильная легенда имела множество вариантов, — по одной из её разновидностей, старинный предок, тоже сеньор де Бурлемон, уже будучи женатым, встретил под деревом прекрасную женщину, в которую влюбился без памяти, и она, соответственно, ответила ему полнейшей взаимностью. С тех пор каждый понедельник (под предлогом охоты, разумеется), он втайне приходил к тому же дереву, чтобы повстречаться с возлюбленной. Так продолжалось несколько лет, пока, наконец, законная супруга, заподозрив в поведении мужа неладное, сумела дознаться до правды. Неслышно подкравшись к дереву, она обнаружила изменника, спящего в объятьях феи. Будить любовников благородная дама не стала, однако положила к их ногам свою головную повязку, которую имели право носить только законные, венчанные жены, — и ушла прочь. Проснувшись, фея горько разрыдалась и навсегда исчезла в гуще леса, оставив любовнику и троим прижитым с ним дочерям дары неистощимого богатства: волшебную ложку, способную бесконечно умножать еду; чудесный серп, умножающий посевы и наконец — кольцо. «Все вещи эти были грубыми, каковых у нас не делают», — заметил уже в XVII веке дальний потомок Бурлемонов, записавший семейную легенду.

Не вызывает никаких сомнений, что легенды, связанные с деревом фей, были дальним отголоском культа друидов и прочей языческой древности, заключая в себе глубокие обряды, призванные умножать и сохранять урожай. По вполне объяснимым причинам, свидетели на процессе Реабилитации с большой неохотой говорили о дереве фей (при том, что двое из них и вовсе отказались это делать, сославшись на слабую память). И тем не менее, во всех рассказах, как бы они ни были скупы, встречалось одно и то же слово: logis. На средневековом французском языке Logis — означал маленькую «сторожку», «домик лесника», а также — лёгкий, плетёный из листьев домик, который подвешивали или прикрепляли между ветвей дерева в ритуальных целях. По укрепившемуся преданию, именно в таких домиках посреди кроны дерева и жили — местные феи. Колетта Бон, исследуя этот вопрос, обращает внимание, что фея Бурлемонов появлялась исключительно по понедельникам — то есть, в день, связанный с поминовением душ умерших. Таким образом, она была, возможно, скрытым воплощением хтонического духа, а традиция поклонения крестьян дереву фей первоначально было связана прежде всего — с попытками заклинания плодоносных сил земли (in-ferno). Так или иначе, местные жители, в особенности дети и молодежь, имели обыкновение плести венки прямо там, под ветвями дерева фей. Иной раз они уносили цветы с собой — чтобы украсить святилище Девы Марии (что в Бермоне), но чаще — оставляли висеть на ветвях бука, откуда эти венки чудесным образом «исчезали» (таким образом, можно было понять, что феи приняли прекрасные подношения).

Переломный год — 1425

Предшествующие события.

В деревне

В 1425 году Жанне исполнилось 13 лет, так постепенно подходил к концу её второй возраст (по французской средневековой традиции). В 14 лет заканчивалось отрочество, вчерашний puer или puella должен был перейти в статус взрослого мужчины или женщины. И старший брат Жакмен, и, вероятно, сестра Катерина, — ужé вступили в брак, самая пора была задуматься о женихе — и для младшей дочери. Как было принято в те времена, жениха должен был выбирать отец (а также дядья) будущей невесты, по средневековых же понятиям согласия девочки никто не испрашивал. Само собой полагалось, что молодые естественным образом полюбят друг друга, уже какое-то время прожив вместе. В матримониальных замыслах на первый план выходили материальные соображения — будущий жених должен был крепко стоять на ногах (причём, не только в плане физического здоровья), принадлежать к зажиточной семье и желательно, входить в тот же круг, что и семья его будущей жены.
В случае Жанны речь пока ещё шла не о свадьбе, но только — о предварительном уговоре, однако в том, что он имел место, — сомнений нет.

Имени незадачливого жениха история не сохранила, и всё же, Колетта Бон, посвятившая короткой жизни Жанны д’Арк специальное исследование, называет его, с оговоркой «предположительно»: Мишель Лебрен. Также родом из Домреми, он был сыном — тоже — зажиточного крестьянина, знал Жанну с раннего детства и не раз служил в качестве охраны для компании девушек, направлявшихся в ближнее «паломничество» к Святой Деве Бермонской. По всей видимости, он также знал и о некоторых её планах. Можно даже предположить, что он по-своему любил будущую невесту, поскольку не смирился, получив от неё решительный отказ, но попытался добиться своих прав на неё через суд. В последнем деле он потерпел полное поражение, а для Жанны это стала её первая победа, хотя ещё и не военная...

А между тем война всё ближе подкатывалась к Домреми. Для арманьяков, равно как и для бургиньонов, пограничная река и старая римская дорога представляли собой цель исключительно важную со стратегической точки зрения. Гонцы той и другой стороны регулярно скакали через Домреми, неся неутешительные вести. В долине Мёза царило некоторое смятение — в конце концов, нужно было выбирать: к какому из лагерей примкнуть. Домреми и Грё, твёрдо державшие сторону арманьяков, оказались в изоляции — Максе и прочие местечки примкнули к бурундцам, порой между молодежью и мальчишками вспыхивали кровавые драки. Но это были ещё цветочки. Постепенно начала проявляться и более грозные признаки войны: разбойники, беглые и дезертиры из обеих армий всё чаще стали появляться по соседству, пока, наконец, в 1419 году возле Максе не случилось настоящее побоище, во время которого местный рыцарь-разбойник Робер де Саабрюк, в это время объявивший себя сторонником арманьяков, дал бой отряду двух братьев де Дье. В этом бою попал в плен муж крестной Жанны — госпожи Тьерселен.[10] Нам не известно, чьей победой закончился тот бой, однако позднее оба братья Дье попытались взять Вокулёр и потерпели позорное поражение. В 1420 году — уже арманьякские войска под командованием Ла Гира, будущего соратника Жанны, подступили с осадой к Сермезу. Одной из жертв бомбардировки города стал Колло Тюрлан, муж Манжетты — подруги и двоюродной сестры Жанны.[11]

В том же 1419 году, желая хоть как-то обеспечить для сельчан защиту от рыскающих вокруг банд, Жак д’Арк от имени жителей деревни Домреми обратился к племяннице де Бурлемона — Жанне де Жуанвилль. Ей в наследство досталась небольшая крепость — замок де л’Иль (иными словами, «островной замок») получивший своё имя за то, что располагался на небольшом островке посреди реки. По этому договору сельская община Домреми брала замок внаём на девять лет, обязуясь за это платить в год по 14 турских ливров и 2 имо (imaux) или шесть бушелей пшеницы.[11]

По всей видимости, этого оказалось недостаточно, и в 1423 году всё тот же Робер де Саарбрюк, типичный местный «авторитет», называвший себя Дамуазо де Коммерси буквально принудил деревню Домреми купить также и своё «высокое покровительство», одновременно означавшее, что разбойник откажется от попыток грабежа сам и не позволит сделать это никому другому. Покровительство стоило дорого — Саарбрюк потребовал выплатить ему типичную дань: по два гро с полной семьи и по одному — со вдовьих домов: всего 120 золотых экю, которые, сверх того, нужно было выплатить сполна и вперёд: до праздника Св.Мартина Зимнего. Договор с рыцарем-разбойником сохранился, от имени сельчан его подписал староста деревни — Жак д’Арк.[12] Однако, как и следовало ожидать, «покровительство» бандита мало чего стоило. Годом позже некий Анри д’Орли совершил набег на соседнюю деревню Грё, угнал почти весь скот, кроме того увозя с собой несколько повозок награбленного добра. Очередной мародёр попытался укрыться в соседнем замке Долеван, однако Жак д’Арк успел предупредить Жанну де Жуанвилль. Немедленно вслед за бандитом был отправлен военный отряд, вскоре стада и добыча были возвращены владельцам (полностью или частично, об этом документы умалчивают).[11]

В королевстве

Святые

155px
Святая Маргарита (или Марина) Антиохийская

Во время инквизиционного суда, спрошенная о том, как именовали себя «небесные силы», являвшиеся к ней, Жанна дала ответ весьма недвусмысленный и точный: «То были святая Катерина и Святая Маргарита, и мне дозволено об этом сказать». Немного времени спустя выяснится и ещё одно высокое имя — архангел Михаил, являвшийся, впрочем, значительно реже, и только в тех случаях, когда Жанне предстояло принять особенно серьёзное решение. Ради точности понимания следовало бы точно представлять себе всю эту «святую троицу», упомянутую в материалах процесса.

Святая Маргари́та (или Марина) Антиохи́йская — раннехристианская мученица, претерпевшая гонения в IV веке н.э. Легенда рассказывает, что она, будучи ещё юной девушкой, приняла христианство и, дав обет хранить вечную девственность, осмелилась отвергнуть настойчивые ухаживания Олибрия, римского наместника в Антиохии. Брошенная в темницу за свою приверженность презренной монотеистической религии, она подверглась там нападению дьявола в образе дракона. Чудовище проглотило её, однако она смогла спастись от гибели чудесным образом, осенив изнутри дракона крестным знамением, которое в мгновение ока — распороло громадное брюхо демона. Но увы, даже такое невероятное чудо не произвело ни малейшего впечатления на властителей-язычников, и в скором времени святую казнили, попросту отрубив ей голову.
Легенда утверждает, что святая Маргарита до последнего шага из жизни сохраняла удивительное самообладание, и спокойно сказала оробевшему палачу: «Брат мой, бери меч и руби». Статуя этой святой и доныне сохраняется в маленькой церкви Домреми, где святая изображена попирающей дракона. Имя Маргарита (Манжетта) носила одна из ближайших подруг Жанны.[13]

Уже в Средние века история со странным тюремным драконом-дьяволом, слишком экзотическая для христианства, не раз становилась поводом для сомнений, недоумений и вопросов. В конце концов, Ватикан (а случилось это уже в новейшие времена, к 1969 году) постановил всё-таки удалить имя Святой Маргариты из церковного календаря со следующей компетентной формулировкой: «чудесные рассказы об этой исторической личности не нашли веских подтверждений». Впрочем, ко временам Жанны всё это не имело прямого отношения. — Культ ныне отвергнутой святой Маргариты Антиохийской был тогда чрезвычайно распространён, а саму праведницу высоко ценили и почитали.[14]

155px
Святая Екатерина Александрийская

Святая Екатери́на Александри́йская, согласно нерушимой традиции первых веков христианства, также была страстотерпицей, казнённой за нерушимую твёрдость в последовании своей вере.
Согласно легенде, она родилась в Александрии около 287 года в знатной семье, и будучи ещё юной девушкой, приняла крещение, вступив в мистический брак с Иисусом Христом. Прекрасно образованная, обладающая гибким умом и незаурядной смелостью, она решила воспользоваться визитом римского императора Максимина в Александрию, чтобы склонить его к восприятию новой веры. В результате языческий правитель разгневался и приказал ей выдержать диспут с пятьюдесятью учёными жрецами. Однако Екатерина, прекрасно владеющая даром убеждения, с честью вышла из трудного испытания, чем ещё более разгневала императора, который против собственной воли почувствовал влечение к юной христианской девушке. Не долго думая, Максимин поставил её перед выбором — вступить с ним в брак или подвергнуться позорной казни. — С презрением отвергнув брак с язычником, Екатерина без колебаний выбрала смерть. Пытаясь сломить её упорство, Максимин приказал пытать её, привязав к шиповатому колесу, однако шипы каким-то чудесным образом проскальзывали, не причиняя ей вреда. Ещё более распалившись, разгневанный император приказал казнить её — мечом. Душа святой в образе белой голубки поднялась к небесам, а из рассечённых чресл вместо крови хлынуло молоко.[15]

Церковь святой Катерины находилась поблизости, в соседней деревеньке Максé, эта святая считалась покровительницей прях, и к ней нередко обращались юные девушки с молитвой или за защитой. Святая Екатерина была необычайно популярна во Франции, её имя носили около половины женщин и девушек. В частности, Катериной назвали старшую сестру Жанны.[16]

И наконец, авторитетный список венчает Святой Арха́нгел Михаи́л. Небесный архистратиг и военачальник ангельских сил, хранитель рая и вечный соперник дьявола, которому (если верить священному преданию) поручено будет взвешивать грехи и добродетели во время Страшного суда, — считался высочайшим защитником королевства французского. После того, как пало аббатство Сен-Дени и архангел, таким образом, оказался как будто «пленником» англичан, взоры простых французов всё чаще обращались к святому Михаилу — защитнику и покровителю всемирного добра во всех его ревностях против зла. Сельчане из уст в уста передавали друг другу предание (почти анекдот) о чудесном спасении дофина, который, находясь в Ла-Рошели, чудом провалился сквозь прогнивший пол и потому остался в живых, схоронившись в куче тел среди раненых и умирающих. Это чудо снизошло на него только потому, что он вовремя успел вознести молитву и призвать на помощь Михаила-Архангела, — в благодарность которому приказал затем отслужить пышную мессу.[17]

155px
Святой Архангел Михаил

Однако следует уточнить особо, что в большинстве случаев военачальникам обеих сторон не приходило в голову объяснять свои действия вмешательством божественных сил или результатом воздействия господней воли. И в самом деле — сплошь и рядом добрые католики воевали против таких же добрых католиков, и речь в этой войне шла отнюдь не о защите духовных устоев, но о вполне зримой и вещественной ценности: короне Франции. Однако победы англичан всякий раз порождали в среде простых людей смятение и острое желание всё-таки выяснить — кому же из двух противоборствующих сторон благоволит Господь. И в самом деле, было отчего призадуматься: «годоны» объявили своим небесным покровителем Святого Георгия, и вряд ли было можно предполагать, что тот действует против французов и Франции — вопреки божественной воле.[18]

Хорошо понимая настроения простого народа, Бедфорд, опытный и хитрый английский военачальник, в 1425 году задумал жестокую операцию, которая в случае удачи должна была окончательно сломить боевой дух французов и подавить в них волю к сопротивлению. Речь шла о взятии островного аббатства Мон-Сен-Мишель («Гора Святого Михаила»), которое с начала войны оставалось неприступной цитаделью. На сей раз англичане подготовились к захвату очень основательно, пытаясь заранее предусмотреть всё. Снарядился большой флот, в задачу которого входила морская блокада монастыря, Бедфорд сделал ставку на то, что орудийные обстрелы и голод рано или поздно принудят защитников объявить капитуляцию.[19]

И в самом деле, вся Франция напряжённо следила за всеми перипетиями морской осады. Эта битва стала одной из самых значительных не только вследствие особой ожесточённости, но и по своим стратегическим последствиям. В итоге англичане были разбиты наголову — это была одна из немногих побед французского оружия до выступления Жанны д’Арк. Остатки вражеского флота с позором бежали, а земной оплот, твердыня Святого Михаила так и остался непокорённой. — Психологическое значение битвы у «Горы Святого Михаила» трудно было переоценить. По существу, как и замышлял хитроумный Бедфорд, она сделалась переломной в течение всей войны. Однако, увы, совсем не в ту сторону, в которую желали бы англичане.

Когда великая новость о посрамлении англичан достигла пределов Домреми, первым делом, конечно, наступила всеобщая радость и ликование. А несколько дней спустя Жанна впервые услышала обращённый к ней небесный голос, «исходивший от ангела». Люсьен Фабр достаточно смело предполагает, что это вполне мог быть и сам Святой Михаил. Вслед за ним и мы можем повторить то же самое. И в самом деле, трудно предположить, почему это не мог быть сам вестник господень..., однако найти тому неопровержимые доказательства достаточно сложно. Особенно, спустя столько лет и веков. Но, так или иначе, первый важный шаг навстречу будущему — был сделан.[20]

1428

И всё же, наперекор общему мнению, следует заметить, что Жанна отличалась значительной осмотрительностью и даже трезвомыслием. Потому что прошло около четырёх лет, долгих четырёх лет, прежде чем она окончательно решилась перейти от идеала к практике, последовать настойчивым требованиям «голосов» и лично отправиться к капитану (коменданту) Вокулёра.

Вокулёр

Дюран Лаксар был старше Жанны на целых шестнадцать лет и приходился ей чем-то вроде двоюродного брата, поскольку был женат на её кузине (племяннице Изабеллы Роме). Однако, по средневековому правилу разделения семьи по категориям возрастного старшинства, Жанна звала его — «дядей», и относилась к нему соответствующим образом. Дюран вместе с женой жил в деревеньке Пти-Бюре, в одном лье от Вокулёра, куда Жанне теперь потребовалось попасть, ради «первой попытки». Потому под предлогом посильной помощи кузине (Арлина Лаксар была беременна), Жанна сумела отпроситься у родителей, а затем каким-то образом убедить Лаксара доставить её — в Вокулёр. Какие слова ей удалось подобрать, чтобы убедить двоюродного брата, осталось неизвестным, и сам Лаксар, дававший свидетельские показания на процессе реабилитации, об этом умолчал. Люсьен Фабр полагает, что возможно, не последнюю роль в уговорах сыграло так называемое «пророчество Мерлина», вера в которое удивительно устойчиво держалась во Франции. Это неизвестно откуда появившееся пророчество в лучших традициях средневековой мистики гласило, что «страна, погубленная распутной женщиной, спасена будет невинной — девушкой». В персоне оной распутной женщины, по единому мнению простолюдинов, подспудно угадывалась королева Изабелла Баварская, которую открыто обвиняли в сожительстве с собственным деверем, а после его смерти — с тем или иным из придворных.[21][22]

С точки зрения строгой хронологии эта первая попытка приходилась примерно на середину мая 1428 года. На процессе реабилитации Лаксар свидетельствовал, что добившись «аудиенции» у капитана Вокулёра, Жанна со всей возможной прямотой объявила ему, что дофин получит подмогу «не позднее середины Великого поста следующего за тем года», о чём и просила дать ему знать как можно скорее.[23]

Теперь придётся сказать несколько слов о том человеке, который выслушивал скромные, но твёрдые откровения простой деревенской девушки. — Робер Бодрикур, капитан-комендант Вокулёра (точнее говоря, голова городского гарнизона), занимал свою непростую должность уже пятнадцать лет. Расчётливый и трезвомыслящий военный чиновник, совершенно не склонный к сантиментам, к тому времени он уже успел оплакать и похоронить свою первую жену — вдову преклонных лет (на которой женился исключительно из-за денег), а затем, не долго думая, обвенчаться с ещё одной богатой старушкой. Понятное дело, убедить подобного человека проникновенными рассказами о «голосах» и предсказаниях было мудренó.[24] Лаксар вспоминал, что комендант принял сообщения Жанны более чем скептически (чтобы не сказать, цинично), потребовав затем от сопровождающего — поскорее вернуть её родителям, а также велеть им «надавать ей пощечин», и ещё, чтобы «раз и навсегда выбить дурь из головы — поскорее отдать замуж». Если же она объявится со своими «голосами» ещё раз, Бодрикур пригрозил, что более не станет церемониться и отдаст её — на потеху своим солдатам, «каковые любят свежатинку». На последний счёт Люсьен Фабр высказывает сомнение, что вряд ли подобное «воспитательное» заявление могло быть когда-либо исполнено. Бодрикур лично знал Жака д’Арк, с которым не далее как год назад вёл переговоры, и конечно же, не смог бы подобным образом надругаться над его дочерью, опозорив честь всей семьи.[25]

Так или иначе, но «дядя» Лаксар был в значительной мере переубеждён и даже подавлен столь нелюбезным приёмом, при том, что Жанна в полной мере сохраняла уверенность и присутствие духа: «голоса́» заранее предупредили, что ей удастся — только третья попытка. Другое дело, что история завершилась неудачей, теперь ей предстояло возвращаться домой, а затем каким-то образом снова уехать, преодолев волю родителей. Однако выбор был сделан, и другого выхода не оставалось. По смутным и сбивчивым свидетельствам, Жанна всё-таки попыталась уговорить Лаксара позволить ей ещё на какое-то время остаться у него в доме, но дядя предпочёл (от греха подальше) поскорее вернуть её в родительский дом.[26]

Невшато

Тем временем, Филипп Добрый, заслонённый своим могущественным союзником и вытеснённый на вторые роли, только искал случая, чтобы также утвердить за собой нетленную славу полководца. И вот, одним из главных результатов очередного заседания герцогского совета было решено подчинить англо-бургундской власти — крепость Вокулёр, оставшуюся одним из немногих очагов сопротивления в этом районе. Фабр, опять же, предполагает, что подобное предложение выдвинул не кто-нибудь, а собственной персоной Пьер Кошон, в те времена — один из доверенных герцогских советников, граф-епископ Бове. Возможно, причиной тому также была достаточная удалённость Вокулёра от прочих королевских владений и слабость его гарнизона, что с высокой долей достоверности сумели разведать бургундцы. Так или иначе, но в середине июля 1428 года на взятие маленькой крепости был отправлен Антуан де Вержи и его брат, под командованием которых находились четверо рыцарей-баннеретов и 363 латника. Под стенами Вокулёра им предстояло соединиться с войсками Кошона, командование которыми осуществлял Пьер де Три, а ещё — с отрядом швейцарских наёмников под командованием графа Жана де Невшатель-и-Фрибур.[27]

Тревожные новости в скором времени достигли деревенских пределов Домреми. Стратегическая ситуация осложнялась ещё и тем, что срок аренды островного замка к тому моменту уже завершился, кроме того, даже если замок и мог в то или иной мере послужить надёжной защитой против горстки дезеритов или банды местных «авторитетов», но отбиться в нём от регулярной армии крестьянам было, конечно, не под силу. Бравый Робер де Саарбрюк вновь предложил свои услуги, однако на сей раз ему, конечно, отказали. Теперь оставалось только бегство. — Наспех собрав немудрёные пожитки, и погоняя перед собой общинное стадо, сельчане гурьбой направились в Невшато — имперский город, в котором они могли себя почувствовать в полной безопасности.[28]

Семью д’Арк приютила некая хозяйка таверны или гостиницы по имена Русса («Рыжая»), иттрая и оборотистая дама, державшая под каблуком своего покладистого мужа по имени Жан де Вальдер. Он по всей видимости, уступил ей ведение всех дел, за исключением чисто мужской части хозяйства, как то: конюшни, пополнения винного погреба, и полевых работ. В Невшато жители Домреми провели около полумесяца, в то время как коменданту Вокулёра Бодрикуру, чтобы спасти город от штурма и неизбежного разграбления, пришлось дать клятву — более не выступать на стороне арманьяков. Во время жизни в Невшато Жанна откровенно тосковала по дому, — здесь же, вместо августинских монахов она свела знакомство с братьями францисканцами.[29]

Тул

В первых числах августа ситуация с осадой Вокулёра кое-как разрешилась и беженцы, наконец, смогли вернуться по домам. Возвращение, впрочем, имело вид достаточно печальный — беженцев, как и полагается в подобных случаях, ждало родное пепелище. Теперь предстояло восстанавливать (или даже заново отстраивать) дома и прочие хозяйственные постройки, разрушенные или сожжённые доблестными бургундскими «освободителями».[30]

Как уже было сказано выше, Жанна была до известной степени благоразумной и сдержанной. Она старалась по возможности реже говорить про свою тайну, и всё же, время от времени ей случалось не выдерживать молчания. Кое-что узнал Мишель Лебрен, её друг детства, которому она в откровенности поведала, что «некая девица из деревни, что между Куссе и Вокулёром коронует короля французского». — По мнению Фабра, Лебран сумел быстро разгадать этот несложный ребус — и в самом деле, между Куссе и Вокулёром располагались только четыре деревни: Домреми, Максе, Грё и Пти-Бюре, причём, сама Жанна, многозначительно сообщая об этой тайне, как никто более подходила на роль неведомой «девицы». Кое-что знал и Конрадин Деспиналь, который вспоминал на Процессе Реабилитации, будто бы Жанна, с сожалением, обронила однажды в разговоре с ним странную фразу: «Не будь ты бургундцем, я бы кое-что тебе сказала». Дальше всех пошёл Жан Вальтрен из деревни Грё, впоследствии уверявший, будто бы Жанна с удивительной прямотой уверяла его, что «без сомнения, освободит от гнёта Францию и королевскую кровь».[31]

Доподлинно неизвестно, знал ли Жак д’Арк о первой поездке Жанны в Вокулёр, однако именно на этот период времени приходится попытка родителей (словно бы прямо следуя совету коменданта Бодрикура) выдать младшую дочь замуж. Как было уже сказано, история не сохранила для нас имя неудавшегося жениха. Однако факт остаётся фактом: всегда послушная родительской воле Жанна неожиданно стойко воспротивилась этому намерению. Понятное дело, сегодня для нас нет ничего удивительного в этом её поступке: движимая порывом искренней веры, она поклялась святым и священным «голосам» сохранить свою девственность «сколь это будет угодно Го́споду», и сделала всё, чтобы сдержать слово. — Кроме того, замужество раз и навсегда поставило бы крест на её будущих попытках уехать из Домреми. Впрочем, её усилия не остались без поддержки «тайных сил». Жанна рассказывала, что именно в это время её отцу приснился загадочный сон...[32]

Отверженный жених, не смирившись с позорным поражением, подал жалобу в епископский суд в Туле, и Жанне пришлось (по всей вероятности, пешком, и в одиночестве) проделать добрый десяток лье по крайне небезопасным дорогам, а затем тем же путём — вернуться назад. Вполне возможно, что посетить Тул ей потребовалось даже не один раз, чтобы отстоять в суде свою необходимую свободу. При том остаётся неясным, как и почему её отпустили одну в столь рискованное путешествие. (Люсьен Фабр, со своей стороны, полагает, что подобная мера стала родительским наказанием за строптивость и чрезмерную самостоятельность, кроме того, по его же предположению, отец надеялся, что Жанна оробеет перед лицом официальных органов и проиграет процесс, после чего будет вынуждена оставить пустые мечтания). Однако и здесь всё было не так-то просто. Дружественные «голоса» заранее предупредили её, что процесс закончится её победой, как это и произошло на самом деле. Тот же Фабр, между прочим, выдвигает смелое предположение, что во время процесса незадачливый жених попросту умер, тем самым, освободив Жанну от брачных и, отчасти, судебных неприятностей, однако свою смелую гипотезу не подтверждает ни документами, ни свидетельствами.[30] Говоря без обиняков, это могло бы стать едва ли не самым показательным событием в первоначальной жизни Жанны, если бы эта версия подтвердилась, и в самом деле оказалось, что её несостоявшийся жених чудесным образом умер (или погиб?) во время судебного процесса против «Орлеанской девственницы».

Окончательный отъезд

Jeanne Domremy maison natale 1910.jpg
Фасад дома в Домреми, где родилась и провела детство Жанна д'Арк.
(фотография 1910 года)[33]

Стоял январь 1429 года, когда жене Дюрена Лаксара приспело время рожать, и тогда дядя, как по мановению волшебной палочки, снова принялся настоятельно просить Жака д Арк отпустить к нему младшую дочь, чтобы оказать посильную помощь при родах, а затем ещё какое-то время похозяйничать в доме, пока роженица как следует оправится и сможет подняться с постели.
На этот раз Жанна знала уже наверное, что уезжает надолго, скорее всего — навсегда. Чтобы не заставлять родителей беспокоиться и отвести на этот счёт всяческие подозрения, она не прихватила с собой ничего из вещей, и ушла прочь в одном поношенном красном платье и тёплом плаще. Дорога шла через Грё, и она ещё на несколько минут успела заглянуть «в дом пахаря по фамилии Гиллеметт», чтобы сказать ему и его жене несколько слов: «Прощайте, я отправляюсь в Вокулёр». Также, встретив по пути подругу Манжетту, Жанна попрощалась и с ней, всецело «препоручив её воле Господней».[34]

Представ перед Бодрикуром во второй раз, она уже не пыталась передать «благую весть» для короля Франции, но попросту потребовала эскорт, чтобы лично отправиться в Шинон, где в то время располагался двор опального дофина. На этот раз Бодрикур не стал насмехаться над ней, но отослал прочь молча, без всяких дополнительных возражений или объяснений. На самом деле, капитан города не желал выставлять себя в смешном свете, посылая к королю Франции никому не известную шестнадцатилетнюю девушку, всерьёз уверенную, что она послана Богом. Более того, подобным поступком, странным для коменданта гарнизона, он мог бы навлечь на себя недовольство таких влиятельных личностей как королевский фаворит де ла Тримуйль или епископ реймсский Реньо де Шартр. Более того, и Жанну могли тут же признать ведьмой, обвинить в колдовстве и поклонении дьяволу, а путешествие ко двору кончилось бы для неё тюрьмой или даже костром.[35]

Однако и Жанна была настроена достаточно серьёзно. Она уже не собиралась возвращаться в Домреми. Вместо того, остановившись в доме Анри ле Руайе, местного колесника, чья жена — Катерина, вскоре стала её закадычной подругой, она пряла шерсть, и в сопровождении Катерины ле Руайе (по свидетельству очевидцев, Жанна вне своей деревни, как правило, предпочитала появляться на людях «в сопровождении достойной женщины») исправно посещала службы в церкви Нотр-Дам-де Вокулёр. По своему обыкновению она, как всегда, два раза в неделю исповедовалась и причащалась, — приходским священникам Жану Фурнье и Жану Колену, будущему кюре Домреми, терпеливо ожидая, пока капитан Бодрикур переменит своё решение.[36]

Следует сказать, что за те три или четыре недели, которые она провела вне дома, ей довелось несколько раз курсировать между городом и деревенькой Пти-Бюре, где в конце января-начале февраля она всё же приняла роды кузины, и какое-то время продолжала помогать по хозяйству, а затем вновь возвращалась в Вокулёр, где по-видимому, и провела последние две недели.[37] Тем временем, Бодрикур всё ещё медлил. В какой-то момент Жанна совсем потеряла терпение и, отчаявшись, попросила Дюрена Лаксара самого отвезти её в Шинон. Тот поначалу отказал, сославшись на то, что дорога слишком далека и небезопасна, однако упрямая девушка пригрозила ему, что в таком случае будет вынуждена отправиться сама. Убоявшись такого исхода, Лаксар вынужден был сдаться. Более того, и некий Жан Аллен, сосед вокулёрского колесника ле Руайе, также вызвался сопровождать её в пути — но в этот момент по какой-то неясной причине, Жанна сама неожиданно пошла на попятный и отказалась от подобного плана. Люсьен Фабр предполагает, что и здесь не обошлось без вмешательства «голосов», без «соизволения каковых» Жанна (по собственному признанию), ничего не предпринимала.[38]

В это время сначала смутные слухи, а затем и вести о девушке, посланной Богом, стали распространяться по городу, и к Жанне зачастили любопытные, первым из которых был дворянин д’Урш, впоследствии подробно рассказавший об этом своём посещении во время процесса Реабилитации. Здесь же, в доме де Руа Жанна впервые встретила будущих своих соратников по путешествию в Шинон — Жана де Пуланжи и Жана де Новлопона, которому она прямо объявила, что «никто на свете — ни папа, ни император, ни дочь короля Шотландии не сможет спасти Францию. Никто кроме меня одной».[39]

Бодрикур же продолжал медлить и сомневаться. Наконец, к Жанне был отправлен Жан Фурнье — священник церкви Нотр-Дам и будущий кюре деревни Домреми, чтобы в присутствии самогó капитана подвергнуть её заклинанию против одержимости нечистой силой. В соответствии с устойчивыми поверьями и церковными методиками того времени, вселившийся в человека бес не мог сколько-нибудь продолжительное время выдержать присутствия креста и святой воды, а также заклинаний священнослужителя, и вскоре неизбежно должен был явить себя, заставив одержимого биться в корчах и скрежетать зубами. Разумеется, Жанна достойно и спокойно выдержала «тяжкое» испытание.[40]

Буквально в те же дни за ней послал герцог Лотарингский, невесть по какой причине понадеявшийся, что одержимая девушка, слухи о которой достигли его ушей, окажется способной излечить его недуг (герцога мучила старческая подагра). Сам он, разумеется, полагал это наказанием за свои грехи тяжкие, которых к тому времени накопилось немало... Особенно же его беспокоило собственное прелюбодеяние: в своё время, отослав куда подальше законную супругу, Маргариту Баварскую, он сошёлся с некоей девицею Алисон, незаконнорожденной дочерью священника. И теперь — страшная кара (в виде подагры) настигла его. Жанна, не долго думая, согласилась приехать к старому герцогу: как ни крути, а всё — ближе к дофину. В те дни, впервые переодевшись для путешествия в мужскую одежду (принадлежавшую её дяде), и как следует помолившись в бенедиктинской церкви Сен-Николя-дю-Пор (покровителя путешественников), она отправилась в дальний путь — в сопровождении Лаксара, Жана Аллена и Жаена де Меца, который провожал их вплоть до Тула. Чтобы выручить двенадцать франков, необходимых для покрытия дорожных расходов, верный Лаксар продал свою лошадь (позднее Бодрикур возместит ему этот изъян за счёт королевской казны).[41] Охранная грамота, самолично подписанная герцогом, помогла Жанне достичь его резиденции в Нанси без особенных происшествий, однако, сама аудиенция, как и следовало ожидать, закончилась ничем. Жанна со свойственной ей прекрасной прямотой сразу с порога объявила герцогу, что не умеет лечить недуги, и, видимо, в качестве «компенсации» предложила ему предоставить ей эскорт для поездки в Шинон. Герцог же, не получив никакой помощи, тем не менее, не только не выразил открыто своего разочарования, но и сверх того, наградил Жанну четырьмя золотыми франками и вороным конём, да и отпустил её восвояси.[42]

Между тем слухи достигли не только ушей герцога. Очень скоро о том, что Жанна, уехавшая прочь из Домреми, вовсе не занимается помощью разродившейся кузине, а напротив того, требует эскорт для поездки к королю, прознали и в её родной деревне. Бросив все неотложные дела, отец, Жак д’Арк, спешно отправился в Вокулёр, чтобы вернуть ослушницу, однако счастливо разминулся с ней по пути. Узнав, что Жанна вызвана ко двору герцога Карла Лотарингского, он почёл за лучшее поскорее вернуться домой.[43]

12 февраля Жанна вернулась в Вокулёр, где в третий раз предстала перед сомневающимся Бодрикуром, с новой силой продолжая настаивать, что если её немедля не отправят к дофину, «случится беда». И беда эта действительно не заставила себя ждать — в сражении при Руврэ, более известном как «селёдочная битва» доблестные орлеанцы под командованием маршала де Сен-Севéра потерпели позорное поражение от англичан.[44]

Тем не менее, Бодрикур продолжал колебаться. Наконец, не на шутку затянувшаяся история ему надоела и, желая снять с себя всякую ответственность, он написал дофину в Шинон, вкратце изложив ему всё что знал. Неуклонно приближалась середина Великого поста, срок, предсказанный Жанной, — в конце концов, нужно было на что-то решаться. Ответ прибыл, причём, неожиданно скоро, — его привёз королевский гонец Колен де Вьенн вместе с «лучником по имени Ришар». Приказ был достаточно ясен — в кратчайший срок Жанна должна была прибыть ко двору. Составить её охрану вызвались Жан де Новлопон, Жан де Пуланжи, двое их вооружённых слуг и королевский гонец со своим провожатым: всего шесть человек.[45]

Жанну обряжали в путь «всем миром» граждане Вокулёра, взявшие на себя заботу о том, чтобы она могла выглядеть при дворе «достойно». В дальнем пути ей куда безопасней было выдавать себя за юношу, а потому она во второй раз переоделась в мужское платье, специально для неё сшитое — короткие брэ и нижнюю рубашку без воротника, чёрный пурпуэн и чёрные же шоссы, башмаки с застёжками и шпорами, необходимыми для езды верхом, широкий дорожный плащ, и чёрный же шерстяной шаперон с длинным шлыком, которым (по зимнему времени) можно было обмотать горло, превратив его в подобие шарфа. Бодрикур распорядился сделать специально для неё небольшой меч, лёгкий и удобный для женской руки.[46]

Отъезд был назначен на раннее утро 23 февраля, отправились на заре, едва рассвело, первую остановку следовало сделать в аббатстве, отстоявшем на дюжину лье от города. Перед отъездом Жанна продиктовала письмо родителям, попросив у них прощения за то, что вынуждена была проявить дочернее непослушание: ибо такова была воля Господня.[45] «Я писала им, и они меня простили», — скажет она во время руанского процесса. Как всегда дипломатичный и здравомысленный Бодрикур проводил её словами: «Езжай, и будь что будет». Маленький отряд возглавляла Жанна, слева и справа от которой ехали Пуланжи и Новлопон. За ними следовали королевский посланец со своим провожатым, и последними кавалькаду замыкали — двое слуг. Как следует попрощавшись с дядей и своими новыми друзьями, Жанна отправилась в дальний путь, чтобы уже никогда не вернуться обратно, в родные места.[47]

Примечания

  1. Иллюстрация. Maison natale de Jeanne d'Arc à Domrémy-la-Pucelle (detail). Из книги: Frédéric Soulié, «Le breuvage de Jeanne d'Arc», vol.2, octobre 1834, p.10
  2. 2,0 2,1 Fabre, 1947, p. 3-6
  3. Fabre, 1947, p. 70
  4. Fabre, 1947, p. 17
  5. Fabre, 1947, p. 7
  6. Иллюстрация. Domremy church in 1819. Гравюра из книги «Jeanne d'Arc par l'image» Mgr. Le Nordez, 1898
  7. Fabre, 1947, p. 8-10
  8. Le curé, pasteur: des origines à la fin du XXe siècle — Thierry Blot, Darío Castrillón Hoyos — Google Livres
  9. 9,0 9,1 Fabre, 1947, p. 20-23
  10. Fabre, 1947, p. 41
  11. 11,0 11,1 11,2 Fabre, 1947, p. 47
  12. Fabre, 1947, p. 44
  13. Fabre, 1947, p. 26-27
  14. http://www.chemins-bretagne.com/art/index.php?art=ypc_ste_marguerite
  15. Fabre, 1947, p. 27-28
  16. Fabre, 1947, p. 28
  17. Fabre, 1947, p. 30-31
  18. Fabre, 1947, p. 35
  19. Fabre, 1947, p. 32-34
  20. Fabre, 1947, p. 36-37
  21. Fabre, 1947, p. 45
  22. Fabre, 1947, p. 79
  23. Fabre, 1947, p. 80
  24. Fabre, 1947, p. 81
  25. Fabre, 1947, p. 85
  26. Fabre, 1947, p. 86
  27. Fabre, 1947, p. 93
  28. Fabre, 1947, p. 94
  29. Fabre, 1947, p. 94-95
  30. 30,0 30,1 Fabre, 1947, p. 99
  31. Fabre, 1947, p. 96-97
  32. Fabre, 1947, p. 98
  33. Иллюстрация. Façade de la maison natale de Jeanne d'Arc, Domrémy-la-Pucelle, France (detail). Из книги: Jean de Metz, «Au pays de Jeanne d'Arc», 1910
  34. Fabre, 1947, p. 105
  35. Fabre, 1947, p. 107
  36. Fabre, 1947, p. 109
  37. Fabre, 1947, p. 116
  38. Fabre, 1947, p. 110
  39. Fabre, 1947, p. 111-112
  40. Fabre, 1947, p. 115
  41. Fabre, 1947, p. 117
  42. Fabre, 1947, p. 118
  43. Fabre, 1947, p. 124
  44. Fabre, 1947, p. 119-120
  45. 45,0 45,1 Fabre, 1947, p. 123
  46. Fabre, 1947, p. 127
  47. Fabre, 1947, p. 128

Литература

  • Lucien Fabre: «Jeanne d'Arc», Tallandier, 1947.
  • Pierre de Sermoise (Comte): «Les missions secrètes de Jeanne la Pucelle», Paris, Robert Laffont, 1970



Red copyright.png © Zoe Lionidas (text). All rights reserved.  /  © Зои Лионидас (текст). Все права сохранены. Red copyright.png  ©  Red Acteur : CanoniC.

Шаблон:Clear

Личные инструменты