Изабелла Баварская, жена безумца/Глава 2 Королева увеселений

Версия 23:38, 28 апреля 2023

Франция

Франция на карте Европы

Париж. Здесь будет жить и править королева Изабелла. Жан Фуке «Сошествие Св. Духа» - «Часослов Этьенна Шевалье». - XV в. - Collection Robert Lehman, 1975 Inv.1975.1.2490 - Метрополитен-Музей. - Нью-Йорк, США.

Королевская свадьба должна была обязательно ознаменоваться раздачей щедрой милостыни и богоугодными делами, и посему в Турне, Пьер де ла Маркетт и его сын Эннекен, устроившие в таверне кровавую драку, и сейчас, в тюрьме «изготовившиеся к казни и почитавшие, что доживают последний свой день», получили полное прощение и свободу.

До самого конца королева сохранит благодарную приязнь к Филиппу Бургундскому, устроившему эту свадьбу, к городу Амьену и его главному собору «где мы приняли таинство брака… и где Господь обвенчал нас». Некоторое время спустя, она преподнесет в дар соборному капитулу массивное серебряное блюдо, украшенное жемчугом и драгоценными камнями, «для положения главы Св. Иоанна», король, пожелавший не отстать от супруги в вопросах благочестия, дополнит этот дар массивным золотым блюдом, которое будет храниться в соборе вплоть до времени Революции, пока вместе с прочими конфискованными государством золотыми изделиями, не отправиться в переплавку.

Много лет спустя, супруги вновь вспомнят о соборе Богоматери Амьенской, 4 февраля 1412 года отписав ему в вечное владение мельницу в Бодри, «в нижнем конце Травяного Рынка», в память о состоявшейся здесь свадьбе, а также «дабы почтить и восславить монсеньора Св. Иоанна-Крестителя, какового глава тут обретается». Надо сказать, что бывший владелец этой мельницы Колар де Беттемпон из Корби, запутавшись в долгах, свел счеты с жизнью. Имущество самоубийцы по закону отписывалось королю, он же предпочел распорядиться им указанным образом, оговорив, что часть доходов от мельницы будет из года в год тратиться на торжественную мессу во здравие (а когда придет время — за упокой) его самого и его венценосной супруги. Обычай этот сохранится в течение многих столетий, король Людовик XIV вкупе с королевой, проезжая через Амьен получат приношение из свежих белых булочек, выпеченных, как вы уже догадались, из муки, смолотой на этой мельнице, из нее же будет изготовлено нежное пирожное, которое, завернув в вышитый кусок полотна, также со всем почтением вручат королевской чете. Впрочем, это опять же, в будущем.

Пока же, дорогой читатель, взяв небольшую паузу в нашем повествовании, зададимся вопросом: какой была страна, королевой которой предстояло сделаться маленькой немке?…

В 1414 году, выступая на очередной сессии английского парламента, граф Экзетер кратко обрисовал ее следующим образом:

Плодородная страна, изобильные земли, богатые города… неисчислимое количество замков... более 80 густонаселенных провинций... более 1000 процветающих монастырей, и 90 тысяч церковных приходов.

Впрочем, подобное соотношение сил сложится далеко не сразу. Изначально Англия готова была поглотить слабую маленькую соседку, прозябавшую в тени огромной германской Империи. Достаточно взглянуть на карту, чтобы увидеть, как в те времена владения английского короля на континенте со всех сторон обступали крошечный домен короля французского, грозясь его окончательно уничтожить. Дело усугубилось многократно, когда Людовик VII, охладев в своей властолюбивой супруге, знаменитой Алиеноре Аквитанской, развелся с ней под надуманным предлогом, после чего та, немедленно обвенчавшись с будущим английским королем Генрихом II Плантагенетом, принесла ему в качестве приданого огромные аквитанские владения, вчетверо превышавшие все, что принадлежало в стране капетингскому государю. С последствиями этой глупости, угрожавшими Франции полным исчезновением с карты Европы, пришлось иметь дело следующему французскому монарху — Филиппу-Августу, которому известный романист Дрюон дал почетное прозвание «кузнец истории». Пользуясь бесконечными разладами и ссорами в семье английского короля, Филипп шаг за шагом отодвигал свои границы от опасной близости к Парижу. Дело первого короля — собирателя французских земель, продолжили его сын и внук, страна продолжала увеличиваться в размерах и богатеть, однако опасное соперничество с Англией тлело в течение следующих веков, постоянно угрожая из латентного состояния перейти к открытую войну, едва лишь тому явится возможность.

Начало войны, позднее названной Столетней

Пленение Иоанна Доброго при Пуатье. Франсуа Гизо «Пленение Иоанна Доброго» - Франсуа Гизо «История Франции от древнейших времен вплоть до 1789 года» (книжная гравюра). - 1870-1975 гг.

Возможностью этой стал династический кризис, наступивший после смерти Филиппа IV Красивого. Трое его сыновей, один за другим занимавшие французский трон, и также один за другим вскоре отправлявшиеся на тот свет — от болезни или яда (как современники, так и историки расходятся между собой в предположениях), не смогли дать французской монархии мужского потомка. Ранняя смерть последнего из братьев (Карла IV Красивого) привела к тому, что Филипп Валуа, прадед супруга нашей героини, был избран на французский трон в обход Эдуарда III Английского.

Матерью Эдуарда была дочь Филиппа IV Красивого — отца последнего капетингского монарха, в то время как Филипп приходился всего лишь кузеном безвременно почившему Карлу, однако, французские вельможи, как видно, не желавшие видеть на троне своей страны англичанина, поспешили сделать выбор не в его пользу. Спешно был поднят из пыли т. н. «Салический закон», запрещавший наследование по женской линии, и этот скажем прямо, далеко не однозначный выбор, получил полную поддержку двора. Впрочем, злые языки уверяли, что подлинной причиной возниковения этого не то «закона», не то «обычая», послужило распутное поведение двух невесток Филиппа IV — Маргариты Бургундской (жены его старшего сына Людовика, в то время еще наследника, позднее — короля Людовика Х) и вместе с ней супруги Карла Красивого Бланки. Однако, если Карл Красивый в те времена был еще юн и бездетен, в Людовика Сварливого имелась дочь, при чем болезненно самолюбивый наследник престола не имел ни малейшей возможности выяснить — не был ли подлинным отцом девочки его собственный конюший Филипп д’Онэ. Посему, не желая терпеть насмешек в спину, или еще того лучше — передать трон незаконнорожденной и тем самым окончательно ввергнуть страну в хаос, король предпочел подобным образом сохранить видимость приличий. Как водится в таких случаях, о подлинных мотивах остается только гадать, но факт остается фактом: новый закон похоронил будущность капетингской династии.

Строго держась исторической канвы, следует отметить, что в момент кончины Карла Красивого его молодая супруга ждала ребенка, и потому Филипп Валуа, заняв место регента, вынужден был ожидать, кто появится на свет. Родилась девочка, и посему временный охранитель престола со спокойной душой смог надеть на себя корону.

Конечно же, Эдуард Английский не согласился с подобным, тем более что его активно подстрекал к войне знаменитый Робер Артуа — рыцарь-перебежчик, питавший смертельную ненависть к французским королям, отказавшим ему в «законном наследовании» графства, принадлежавшего изначально его деду, а после его смерти перешедшее по наследству к старшей дочери — тетке графа Робера. Пытаясь «доказать» свои права, он подделал нужные документы, был в том уличен, и спасаясь от наказания, пересек Ла-Манш. Сколь сильным и тем более, решающим, было его влияние, сказать сложно, однако, так или иначе на континенте вспыхнула длиннейшая в истории человечества война, у историков получившая название Столетней.

Изначально эта война разворачивалась далеко не в пользу французского королевства; ситуация опять же осложнялась тем, что у нового монарха был в те времена единственный здравствующий сын (позднее, король Иоанн II Добрый), от чьей жизни или смерти зависело будущее новой династии. Посему, желая исключить хотя бы эту опасность, наследника спешно женили на Гуте Люксембургской, дочери чешского короля. Кстати говоря, переименование иностранных принцесс уже в те времена было делом обыденным, и посему слишком экзотичное для французского слуха имя Гута (в переводе с немецкого «добрая»), было заменено своим точным переводом, и будущая королева Франции превратилась в Бонну. Король Филипп не обманулся в своем выборе — невестка оказалась на редкость плодовитой, и уже через год после брака на свет появилась маленькая Бланка (она умрет во младенчестве), а затем один за другим четверо сыновей.

Надо сказать, что Иоанн II окажется никудышным семьянином, и столь же бездарным королем, в его оправдание можно привести единственное соображение: дела во Франции в те времени шли настолько плохо, что его супруга наследника вынуждена была занимать деньги у собственных придворных, чтобы ее дети могли вести образ жизни, приличествующий принцам. В 1349 году из английского плена вернулся коннетабль Франции Рауль де Бриенн, которого Иоанн тут же, без всяких объяснений, приказал взять под стражу, а вслед за тем казнить. Приблизительно в то же время, от свирепствовавшей в Париже чумной эпидемии скончалась супруга наследника — Бонна, после чего (по всей видимости, стараниями англичан и их приспешников), по Парижу, а вслед за тем по всей стране пополз мерзкий слушок, будто «на самом деле», коннетабль был любовником Бонны, и отцом ее старшего сына и будущего наследника французской короны. Да простится нам, читатель, это путешествие в область грязных сплетен, однако, это необходимо, чтобы понять механизм возникновения слухов, которыми в позднейшие времена будет замарана также наша героиня. В согласии с тем же слушком «на самом деле», наследник запер жену в ее покоях и уморил голодом, хотя, чтобы не выставить себя на посмешище, вынужден был мириться с существованием бастарда. Позднее этот мальчик, надев на себя французскую корону окажется столь выдающимся монархом и полководцем, что грязные слухи увянут сами собой, так и не принеся своим авторам желаемых плодов. Перед силой считались и лебезили во все времена!

Впрочем, пока до этого было далеко. На календаре 1356 год, и во Францию через Гасконь, вторгся Эдуард Черный Принц, сын короля английского. Пройдя через всю страну и жестоко опустошив деревни и незащищенные стенами скромные городки, отягченный огромной добычей, он наконец-то встретился с французской армией при Пуатье. Горевший желанием отомстить обидчику Иоанн II, как водится, проявил себя совершенно бездарным военачальником. Надо сказать, что у короля хватило сообразительности отправить в тыл троих старших сыновей, в то время как рядом с ним на поле боя оставался 14-летний Филипп, в скором времени герцог Бургундский — да-да, тот самый, устроивший свадьбу маленькой Лизхен с ее избранником. Младший сын, единственный из всех, кого любил и баловал нелюдимый отец, он со всей мальчишеской храбростью рубился с наседающими английскими латниками. По рассказам очевидцев, среди лязга оружия и ржания коней, время от времени раздавался звонкий мальчишеский крик «Отец, вам угрожают справа! Вам угрожают слева!» В тот день навсегда юный Филипп покрыл себя славой, заслужив на всю жизнь почетное прозвище Смелого. В тот день король, чья уязвленная гордость так и не позволила ему отступить с поля боя, вместе с младшим сыном оказался в английском плену.

Король, прозванный Мудрым

Карл V Мудрый. Жилло де Сент-Эвр «Карл Мудрый» - 1838 г. - Холст, масло. - Версальский дворец. - Версаль, Франция.

Неслыханное дело — пленение короля могущественной страны (ситуация практически незнакомая со времен Римской империи!) всколыхнуло Европу. Казалось, что Франции уже наступил конец, удовлетворенные подобным ходом дела победители назначили за своего пленника астрономический по тем временам выкуп — три миллиона золотых экю! Ставшему во время его отсутствия регентом королевства дофину Карлу (будущему свекру нашей героини), пришлось несладко. Попытка собрать огромный налог, чтобы выплатить хотя бы часть грабительского выкупа закончилась тем, что Париж, и вслед за ним вся Северная Франция, почувствовавшая слабину центральной власти, поспешили этим немедленно воспользоваться. Возмущение возглавил парижский прево Этьенн Марсель, и под давлением представителей городов дофин вынужден был принять т. н. Великий Ордонанс, значительно урезавший возможности его власти в пользу специально назначенной комиссии, обязанной контролировать внутреннюю политику и состояние финансов королевства.

Попытка дофина воспротивиться навязываемым ему правилам привела лишь к тому, что возбужденная толпа ворвалась во дворец и на глазах молодого Карла устроила резню придворных. В довершение всех бед, вся Северная Франция была охвачена крестьянским мятежом, получившим в позднейшей историографии имя Жакерии. Впрочем, в этом отчаянном положении, дофин сумел сохранить ясную голову — согласитесь, читатель, не каждый на его месте мог бы это сделать!

Бежав из охваченного смутой Парижа в Санлис, где уже собирались верные ему войска, через своих лазутчиков Карл сумел посеять раздор в стане мятежников, Этьенн Марсель был убит, и ворота столицы вновь открылись перед законным регентом королевства. Заключив с англичанами короткое перемирие, дофин бросил все свои силы на борьбу с жаками, и в скором времени этот опасный для государства, хотя и слепой, мятеж был благополучно подавлен.

Ситуация медленно улучшалась. Из английского плена под честное слово был отпущен король Иоанн, чье присутствие умиротворяюще подействовало на страну (в самом деле, наследник престола и помазанный на царство властелин — для средневековых людей это была очень серьезная разница!). В Англию в качестве заложников отправились второй и третий королевские сыновья — в скором времени нам предстоит познакомиться с ними поближе. Пока же, пытаясь хоть как-то изыскать деньги для необходимого выкупа, король Иоанн буквально запродал свою младшую дочь Изабеллу в супруги богатейшему Джан-Галеаццо Висконти — родному племяннику деда нашей героини с материнской стороны. С его потомством нам опять же предстоит встретиться… как тесно сплетались в те времена родственные связи!

Напомним, что Висконти при всем своем огромном состоянии не отличались родовитостью, более того, позор этой низменной сделки усиливался тем, что вместо денежной суммы, которую невесте приличествовало приносить с собой в качестве приданого, через Альпы в обратном направлении — во Францию отправился караван осликов, тяжело нагруженных бочонками с золотом: выкуп за монаршью глупость и упрямство. По причине слишком уж неравного брака, девушка навсегда потеряла титул французской принцессы, превратившись в скромную графиню Вертю. Позднее эти земли вернутся к французской монархии… но не будем забегать вперед.

Итак, вместо короля в плен отправились двое сыновей. Старший из них — Людовик, герцог Анжуйский, которого англичане «под честное слово», не стали держать взаперти, немедленно это слово нарушил, и отплыл прочь из страны на первом попавшемся судне. Второй, Жан, предпочел отбыть свое заключение до конца, однако, дело это уже не меняло. Потрясенный столь недостойным поведением сына, король Иоанн добровольно вернулся в плен на острова, где вскоре умер. Выкуп так и завис в воздухе, оставшись за смертью пленника оплаченным едва ли на половину. Это также аукнется в будущем, а пока же освободившийся трон занял Карл V, в истории оставшийся под именем Мудрого.

Новый монарх был человеком истинно государственного ума и широкого кругозора. Не останавливаясь на его биографии — которая сама по себе исключительно интересна, стоит лишь заметить, что он обладал важнейшим для политика талантом — умением окружить себя умными и деятельными советниками. Одним из них стал Бертран дю Геклен, получивший должность коннетабля Франции. Армия под его руководством перешла к новой тактике: вместо того, чтобы в лоб атаковать сильные английские подразделения (как мы помним, для его отца подобная идея закончилась весьма плачевно), дю Геклен перешел к полупартизанской тактике изматывания и обескровливания противника. На французской земле захватчики не имели буквально ни минуты покоя, летучие французские отряды были неуловимы, обозы с продовольствием и фуражом перехватывались в пути, а разоренные деревни и разбежавшееся во все стороны население покоренных областей, конечно же, не могли обеспечить английским наемникам достаточное пропитание, не говоря уже о добыче. В результате, к концу этого нового царствования в руках у английского короля остались всего лишь пять портовых городов за Севере и Западе французского королевства; и кто знает — проживи Карл Мудрый несколько дольше, война закончилась бы уже в те времена. Однако, судьба распорядилась иначе. Тяжелая лихорадка свалила короля, и он умер 16 сентября 1380 года в возрасте сорока двух лет, оставив после себя двух сыновей: двенадцатилетнего Карла и его младшего брата Людовика, с которым нам опять же предстоит в скором времени познакомиться поближе.

Начало царствования Карла VI

Предчувствуя борьбу партий при короле-ребенке, его отец, лежа на смертном одре, приказал считать своего сына совершеннолетним уже с 13-летнего возраста. Вплоть до этого времени править страной должны были трое братьев усопшего — герцоги Людовик Анжуйский, Жан Беррийский, Филипп Бургундский и наконец, умный и осторожный Людовик Бурбонский, дядя юного Карла по материнской линии, и вместе с ними регентский совет, состоящий из знатнейших вельмож королевства. Кроме того, мучимый угрызениями совести за высокий налог «с дыма», введенный в последние годы его царствования, король своей последней воле приказал его отменить.

Впрочем, как и следовало ожидать, едва лишь прежний монарх закрыл глаза, о его последней воле немедленно забыли. Людовик Анжуйский, угрожая расправой, принудил казначея французской короны передать ему ключи от хранилища, которое тут же было опустошено. Кроме того, этот старший из королевских дядей самовольно присвоил себе всю полноту власти, оттеснив от управления всех прочих. Двое младших (неизвестно имея к тому основания, или предлога ради), обвинив старшего в том, что он собирается извести племянников, чтобы самому занять опустевший престол, готовы были взяться за оружие, когда благоразумный Людовик Бурбонский, понимая, чем может закончиться гражданская война, поспешил помирить спорщиков.

Страсти улеглись, власть и влияние братья покойного распределили между собой (о регентском совете, конечно же, благополучно забыли), и более того, для пополнения своих карманов, недополучивших желаемого из королевской казны, вместо кассации прежнего налога, попытались навязать французам новый. Результат не заставил себя ждать — столица восстала, вслед за ней мятеж перекинулся на другие крупные города: в воображении податного сословия кассация одного налога превратилась в отмену налогов вообще!

Ситуация закончилась тем, что Карл, едва надевший на себя корону, не мог въехать в собственную столицу, так, что понадобились долгие и мучительные переговоры, которые со стороны юного монарха вел дипломатичный Людовик Анжуйский, прежде чем ворота Парижа наконец раскрылись. Людовик Анжуйский, жадно мечтавший о короне, тем не менее понимал, что французский трон занять ему не дадут — и потому весьма охотно откликнулся на призыв неаполитанской королевы Джованны, пожилой и бездетной, предложившей назначить его в качестве наследника, если он сумеет защитить ее от происков еще одного претендента на эту корону — кузена королевы Карла Дураццо. Посему, полностью истратив награбленное на формирование солидного войска, Людовик отбыл в Италию. Назад он уже не вернется. Противник будет разбит, однако, гнойное воспаление дыхательных путей уложит победителя в постель, и вслед за старшим братом, он угаснет молодым, в последнем порыве совестливости, завещав венценосному племяннику жалкие остатки своей военной казны.

Что касается обоих младших братьев покойного Карла V, управление страной не слишком их интересовало. Жан Беррийский нуждался в немалых суммах для пополнения своих драгоценных коллекций манускриптов, ковров и наконец, постройки роскошных резиденций (эту «маленькую слабость» он сохранит до конца жизни), младший — Филипп Бургундский был целиком поглощен задачей расширения своих владений и усмирения восставшей Фландрии, которая никак не желала признать господином ни его тестя Людовика Мальского, ни его самого, как единственного наследника этих владений. Фламандский Гент восстал, на подавление мятежа выступил сам юный Карл VI во главе своей армии… и здесь, читатель, мы вновь возвращаемся к нашему рассказу.

Регенты короны
Людовик Анжуйский Неизвестный художник «Людовик Французский, герцог Анжуйский, король Неаполитанский и Иерусалимский». — Пергамент, гуашь. - Предположительно конец XIV в. - Национальная библиотека Франции, Париж.	Жан Беррийский Жан Лимбург «Январь» (фрагмент). - «Великолепный часослов герцога Беррийского». — Ms. 65 f. 1 - ок. 1410-1416 гг. - Музей Конде, Франция.	Филипп Бургундский. Неизвестный художник фламандской школы «Филипп, герцог Бургундский». - Дерево, масло. - ок. 1500 г. - Хофбург, Вена.

Новобрачная

Разлука после свадьбы

Замок Крейль, каким он был во времена королевы Изабо. Неизвестный художник «Замок Крейль» - Изображение на основе гравюры Анрие де Серсо (1375 г.). - ХХ в. (предположительно) - Бумага, холст, масло. - Inv. 506 - Музей Галле-Жюлье. - Крейль, Франция.

В скором времени после свадьбы, в память о столь знаменательном событии будет отчеканена медаль, с изображением двух пухлых амурчиков, размахивающих горящими факелами — что должно было символизировать немеркнущий огонь любви, соединивший обоих супругов. В жизни все, как водится, было прозаичней и строже.

На следующий день после свадьбы, еще раз поздравив новобрачных, граф и графиня Генегаусские и вместе с ними герцогиня Брабантская заторопилась домой. Кроме того, Фридрих Баварский также горел нетерпением отбыть назад и уже репетировал для нетерпеливо ожидающего Стефана торжественную речь, суть которой сводилась (мы вновь опираемся на свидетельство Фруассара, «что он, по милости Божьей, столь хорошо повернул все дело, что дочь его Изабо, отныне станет одной из самых высокопоставленных дам на свете». Едва молодожены успели тепло проститься с родней, как прискакавший из Фландрии гонец привез недобрые вести: англичане, при явном попустительстве (а то и прямом пособничестве мятежных гентцев) внезапным ударом заняли порт Дамм. Посему король, в пятницу, 21 июля 1385 года вынужден был оставить молодую супругу, чтобы встать во главе своих войск, готовых ударить на неприятеля. В полном согласии с Филиппом Бургундским, королеве было приказано отправиться в Крейль, где, в полной безопасности, под присмотром мужниной родни, ей предстояло постепенно начинать осваиваться на новой родине. Изабелле пришлось повиноваться, быть может, не без печали. Однако, умом она понимала, что женщине, и тем более королеве нечего делать в военном лагере среди грубой солдатни, а супругу в это непростое для его страны время нужно исполнять обязанности мужчины и короля.

Посему, как обычно, не возразив ни единым словом, молодая королева отправилась в замок, располагавшийся на живописном островке посреди Уазы. Когда-то это крепкое и внутри теплое и уютное строение возвел покойный Карл V, сейчас к визиту королевы его обставили новой мебелью, по моде того времени занавесили каменные стены яркими коврами, и наконец, пробили в стенах несколько новых окон, так что солнечный свет заливал ее покои. В ближайшем к тому городе — Санлисе, при известии, что королева будет проезжать поблизости (и быть может заглянет с визитом?) поднялся нешуточный переполох. «Было сказано и объявлено… что… королева в скором времени окажется в Авильи, и далее может посетить и таковой город, посему же следовало озаботиться даром, каковой можно было ей поднести в честь ее прибытия.»

Документы молчат о том, побывала ли наша героиня в Санлисе по пути к новому месту своего пребывания. Зато, добравшись до замка, где ее уже ждали, Изабелла немедленно оказалась под доброжелательной опекой Бланки, герцогини Орлеанской, и графа Э «зрелых возрастом», как сообщает о том Мишель Пентуэн. Действительно, Бланке Французской, той самой посмертной дочери короля Карла Красивого, исполнилось уже 57 лет. Ее супруг, герцог Орлеанский, скончался десятью годами ранее, и следующие за этим годы почтенная дама посвятила себя молитве и богоугодным делам. При дворе мадам Бланка пользовалась непререкаемым уважением, молодой Карл почитал ее как мать.

Второй покровитель молодой королевы, Жан д’Артуа, граф Э, также был уже в достаточно почтенном возрасте. К слову, он приходился родным сыном тому самому бунтарю Роберу Артуа, который счел возможным принести Францию в жертву своим уязвленным амбициям. Однако, сын, в отличие от отца, являл собой образчик верности и рыцарского служения своему королю. Кроме того, в качестве старших фрейлин к молодой королеве была приставлена его супруга — Изабелла де Мелён, и ее дочь Жанна д’Артуа, прозванная «мадемуазель де Дрё». Этой девушке сравнительно недавно пришлось пережить тяжелое потрясение, когда ее молодой супруг, граф де Дрё, в самый день свадьбы, на турнире погиб на глазах у своей жены. И наконец, вместе с Изабеллой сюда прибыла ее верная Катерина де Фастоврин и старая кормилица. За следующие два месяца новой королеве следовало освоиться со своим положением, научиться исполнять обязанности супруги правящего монарха, узнать историю своей новой родины — и, что особенно важно, начать осваивать французский язык.

Между тем войска короля и сопровождавший его отряд Филиппа Бургундского, безуспешно осаждали порт Дамм. Все деревни в окрестностях города были разграблены и сожжены, местные жители вынуждены бежать — однако, город оставался неприступным. Какое-то время Карл подумывал над тем, чтобы осадить непокорный Гент, но позднее оставил эту мысль.

25 сентября к огромной радости супруги, король, уставший и покрытый дорожной пылью, прискакал в Крейль. Поужинав вместе с Изабеллой, и в эту ночь разделив с ней ложе, на следующий день он вместе с ней перебрался в Венсенн, и вновь оставив ее в одиночестве, отправился далее, в Париж. Здесь, в Венсеннском замке, окруженном со всех сторон огромным парком, где разгуливали лани и скакали кролики, ей предстояло пребывать до конца лета: в столице было небезопасно, не так давно город пережил чумную эпидемию, и рисковать супругой, король никоим образом не желал.

Счастье королей

Мелен. Старая часть города почти не изменилась со времен королевы Изабеллы.

5 октября он снова был здесь к немалой радости королевы, проведя с ней вместе вечер и ночь, в течение следующих двух недель он так же из раза в раз наведывался сюда, но дела государства отлагательства не терпели, и 20 октября он отправился в двухмесячное путешествие в лежащее на восточной границе страны Шампанское графство, снова один. Таким образом, рождение на свет потенциального наследника откладывалось в неизвестное будущее, что, по-видимому, не на шутку тревожило герцога Филиппа. Посему, в конце декабря все того же 1385 года, когда приближалось время новогодних праздников, он, улучив момент посоветовал своему коронованному племяннику «для радости и веселья отправиться в Мелён, или же Сен-Жермен-ан-Ле, или же в Монбюиссон, по собственному выбору, в сопровождении королевы». Молодой король с готовностью согласился, и, как свидетельствует сохранившееся письмо де ла Ривьера, на котором стоит дата 31 декабря 1385 года, «после сказанного Нового Года, три или четыре дня спустя, король желает устроить охоту в лесу Монморанси, и оттуда отправиться в Монбюиссон, и в Сен-Жермен, где будет собирается предаться развлечениям вкупе с королевой вплоть до получения таковыми новостей от сказанного монсеньора Бургундского».

В качестве новогоднего подарка, благодарная супруга получила от своего принца роскошное седло «по английской моде», обитое сверху алым бархатом, и вышитое семью литерами К и семью литерами Е — инициалами обоих супругов. К седлу прилагалась столь же богато изукрашенная уздечка, и совершенно счастливая Изабелла, оседлав тонконогого коня была готова к путешествию. Оставив скучные государственные дела на попечение герцога бургундского, супруги отправились в Мелён — позднее этот город, окруженный неприступной стеной, станет излюбленной резиденцией королевы. Их следующая остановка — Монбюиссон, где король продолжает азартно скакать по лесам, преследуя оленей и кабанов, в то время как набожная Изабелла на праздник Богоявления, отправляется местное цистерианское аббатство. Заложенное в 1236 году одной из величайших французских королев — Бланкой Кастильской, матерью Людовика Святого, оно успело превратиться в центр паломничества, куда отправлялись женщины, мечтающие о потомстве. Ничего удивительного в подобном визите не было: материнство, причем материнство многодетное, было важнейшей обязанностью французской королевы. Как мы увидим в скором времени, небеса в этом вопросе окажутся к ней благосклонны.

По возвращении в Венсенн, разрумянившуюся от ветра и солнца королеву ожидала новость скорее печального свойства: ее старая кормилица, тяготясь жизнью среди чужих людей, в чужой стране с чуждыми для нее обычаями засобиралась домой. Уговорить ее не представлялось возможным, и посему, Изабелле приходилось уже навсегда проститься с той, что когда-то заменила ей рано умершую мать. Отныне последней ниточкой, связывавшей ее с далекой родиной будет верная фрейлина Катерина де Фастоврин — и надо сказать, она останется здесь на долгие годы.

Пока же, прощаясь с почтенной старушкой, и желая хоть как-то выразить ей свою любовь и признательность, молодая королева желала окружить ее во время путешествия максимальными удобствами. С этой целью крытый возок был заново обшит «персидской тканью, с нижней своей стороны подбитой полотном», закуплена была новая лошадиная сбруя из добротной кожи, а также «рысак гнедой масти со звездой во лбу, для матери королевы, ее выкормившей своим молоком, дабы таковой отъехать в свою страну, сего февраля 24-го дня».

Впрочем, недолгая печаль Изабеллы в скором времени развеялась, сменившись радостным возбуждением: королева почувствовала первые признаки беременности. Свершилось!… Теперь оставалось только скрупулезно соблюдать требования врачей, и возносить молитвы к небу, чтобы на свет появился наследник престола. Кроме того, молодая королева, несколько суеверная по своей природе, немедленно позаботилась, чтобы из королевской сокровищницы ей был доставлен в помощь ее положению, старинный талисман. Его описание дошло до нашего времени в записи казначея Карла V, во времена которого драгоценное украшение собственно и было куплено: «Камень, именуемый Камнем Священным, каковой помогает женщинам разрешиться от бремени, оправленный в золото вкупе с четырьмя жемчужинами, шестью изумрудами, двумя красными яхонтами, с гербом Франции, вырезанном на обратной стороне, обретающийся в кожаном чехле».

Дофин, рожденный в грозу

Покои роженицы обыкновенно обтягивали зеленым - цветом юности и здоровья. Мастер Эдуарда IV, Мастер Белых Надписей «Рождение Александра Великого» - ок. 1479-1480 гг. - Royal 14 E I f. 177v. - Венсан де Бове «Зерцало истории». - Британская библиотека, Лондон.

Счастливое время все продолжалось, королева постепенно заговорила по-французски, и совершенно уютно, по-домашнему, освоилась в Венсеннском замке, деля свое время между чтением, прогулками, обучением певчих птиц, которые во множестве пересвистывались в вольерах, и наконец, досугом, который она любила проводить вместе с мужем. Заканчивалась весна, проходило лето, жизнь все также двигалась по уже привычной колее, прервавшись лишь однажды пышным празднеством, на котором Изабелла присутствовала опять же вместе с супругом. 5 августа 1386 года восьмилетняя Катерина, младшая сестра короля, выходила замуж за собственного кузена — Жана де Монпансье, сына герцога Жана Беррийского, младшего брата покойного короля. Надо сказать, что беременность протекала достаточно легко, и потому несмотря на изрядно распухший живот, королева вволю повеселилась на этом празднике, куда явилась, опять же по свидетельству дворцовых бумаг, в ярко-алом платье с плащом, незадолго до того подаренным ей супругом, который, как множество мужчин, сгорающих от нетерпения в ожидании первенца, пылинки сдувал со своей молодой жены. Свадьба, как и следовала в таких случаях, была пышной и очень богатой, новобрачная «вплоть до прихода в соответствующий тому возраст», поселилась вместе с королевой все в том же Венсеннском замке. Забегая вперед, скажем, что де-факто брак этот останется на бумаге, так как юная Катерина скончается в возрасте 13 лет, так и не успев стать женой и матерью.

Отпраздновав свадьбу сестры, Карл немедленно заторопился в Эклюз (нынешний Слёйс в Нидерландах), где уже строились корабли, на которых французское войско должно было вторгнуться Британские острова, откуда к захватчикам постоянно шли пополнения и деньги. Прощаясь с женой, Карл по-мальчишески прихвастнул, что не вернется назад, не увидев Лондона! Даже мольбы обожаемой супруги, уговаривавшей его не рисковать собой и передать командование кому-либо другому, не возымели действия. Королева проводила его до Санлиса, будь ее воля — двигалась бы и далее, но беременность подходила уже к девятому месяцу, и ни о каком долгом путешествии по разбитым дорогам не могло быть и речи. Проводив взглядом удаляющуюся кавалькаду, королева в сопровождении своей неизменной свиты, вернулась в Венсенн.

А между тем последние дни лета 1386 года ознаменовались разгулом ураганов. Свидетельствует Мишель Пентуэн, автор «Хроники Сен-Дени»:

Ветры неистово задули со всех четырех сторон света, и во всем королевстве причинили столько разрушений, сколь то не видано было на человеческой памяти. В ярости своей они вырывали с корнем высочайшие в лесах деревья, и богатые ввергнуты были в ужас при виде того, как во многих местностях роскошные дворцы их разрушены и сровнены были с землей. И по все время урагана, небо затянуто было плотными тучами, каковые время от времени разрывались проблесками молний, и громкие раскаты грома доносились со всех сторон, и молния, падая вниз, поразила, как то утверждали, множество людей и животных. В месте, называемом Плезанс, что неподалеку от Марны, молния ударила в церковь, и произвела великие разрушения. Она же проникла в алтарь, и сожгла все, ей воспротивившееся, и поглотила и полностью уничтожила кадильницу, потир, а также дарохранительницу из золоченой меди, содержавшую в себе гостию, но не коснулась святейшего Тела Господа Нашего. Событие странное и невиданное случилось также в по соседству с Ланом и Креси-сюр-Серр. Ибо там замечено было огромное количество черных воронов, каковые летали повсюду, и каждый из них держал в клюве пылающий уголь, каковой уголь они помещали, словно бы намеренно, на кровлю риг, крытых соломой, и посему множество сказанных риг по таковой причине сгорели дотла.

Плезанс, о котором идет речь, располагался по соседству с Венсенном, но, к счастью, королевский замок вместе с его обитателями разгулявшаяся стихия пощадила. В тепле и безопасности своих покоев, королева со страхом прислушивалась к вою урагана — как множеству людей этой эпохи, разгул стихии был для нее знаком Божьего гнева и грядущих в скором времени катастроф. Надо сказать, что в результате у нее на всю жизнь останется отчаянный страх перед грозой…

Новости из Эклюза тоже не радовали — запертый ураганными ветрами в порту, огромный флот так и не смог выйти в море, забегая вперед скажем, что столь долго и тщательно готовившееся вторжение, так никогда не состоится.

В сентябре ураган постепенно затих, все наконец-то смогли вздохнуть с облегчением, и наконец, 25 числа все того же месяца, в отсутствие супруга, все еще пропадавшего в Эклюзе, королева благополучно разрешилась от бремени наследником престола. Как и следовало ожидать, событие это было принято по всей стране с бурным ликованием. В городах звонили колокола, жгли костры, устраивали пиршества для знати и народа. Едва поднявшись после родов, Изабелла, в полном соответствии с обычаем, разослала письма, объявлявшие городам и весям столь радостную весть:

Дорогие и возлюбленные, памятуя, сколь вы неустанно печетесь обо всем, что может послужить ко благу, радости и процветанию монсеньора (короля) а также нас и королевства нашего, мы объявляем вам о рождении сегодня нашего первенца, Господь в великой милости своей, ныне послал нам сына, при том что мы, вкупе с новорожденным пребываем в добром здравии. Да хранит вас Господь. Писано в Венсеннском лесу, в сентябре, 26 дня.

Это письмо, по всей видимости, одно из первых, написанное молодой королевой на французском языке, вплоть до настоящего времени сохраняется в Красной (то есть расчетной) Книге г. Аббевилля, и здесь же скрупулезно отмечено, что за добрую весть дворянину Жану дю Пера было выдано в награду десять франков. Куда более щедрый герцог Филипп, как мы помним, устроивший свадьбу своего племянника, 30 сентября на радостях одарил вестника по имени Жан де Куст, суммой вчетверо большей.

Печали и радости королевской семьи

Аббатство Сен-Дени. Здесь навсегда упокоился маленький дофин.

Папу-раскольника Климента VII радостная весть достигла 15 октября, и он немедленно отслужил по этому поводу пышную благодарственную мессу. Впрочем, по всей стране церкви были полны до отказа, французы благодарили Бога, пославшего монарху сына. Впрочем, всеобщая радость омрачилась одним, достаточно красноречивым обстоятельством: вопреки обычаю, король не преподнес церкви драгоценных даров, и не приказал раздать нищим на папертях щедрую милостыню. Казна была пуста, авантюра со строительством флота съела последние средства. Кроме того, в народе упорно распространялся тревожный слух, что в момент рождения дофина, молния ударила едва ли не в подножие замка… быть беде!…

Впрочем, Изабелла пока об этом не знает, и вся поглощена радостными хлопотами — по обычаю времени, ребенка следовало окрестить почти немедля после рождения. Итак, 27 сентября 1385 года, архиепископ Руанский Гильом де Лестранж произвел над малышом обряд крещения. Выбор имени для первенца знатной пары — не говоря уже о наследнике престола! был делом не из легких. Обычно каждая семья имела в запасе несколько имен, принадлежавших особенно славным предкам, одно из которых выбиралось для новорожденного. Впрочем, в этом случае все было ясно с самого начала, и мальчик получил имя Карла, в честь основателя великой империи, а также в честь собственного отца и деда. Его восприемником от купели стал престарелый Карл де Три, граф де Даммартен, верный соратник дю Геклена, и храбрый воин, когда-то также крестивший отца нынешнего младенца. 20 ноября мать и малыша посетил Жан ле Февр, епископ Шартрский, кратко упомянувший в своем дневнике, что видел наследника «одетого в рубашку и укутанного в пеленки, и как нас в том уверил сир де Савуази, ему в этот день исполнилось два месяца».

Король, которого столь радостная весть застала в военном лагере под Эклюзом, заспешил назад, но прибыв в Венсенн, застал супругу в слезах. 26 декабря, в канун Праздника Невинноубиенных Младенцев маленький Карл умер. Несложно представить себе отчаяние молодой матери, которой едва лишь исполнилось шестнадцать лет!… В ту же ночь по распоряжению оглушенного горем Карла-старшего, при свете факелов, в сопровождении подобающей свиты, маленькое тело было доставлено в аббатство Сен-Дени — фамильную усыпальницу французских королей, где нашло себе вечное успокоение в скромной могиле, в ногах своего прославленного деда Карла V, рядом с алтарем. Бронзовое надгробие, по свидетельству очевидцев, несло на себе короткую эпитафию: «Здесь покоится благородный Карл, дофин Вьеннский, сын короля Франции». Во время революционной бури, в 1792 году, надгробие это будет пущено в переплавку.

К сожалению, произошедшее не было чем-то из ряда вон выходящим; как было уже сказано, детская смертность в те времена была ужасающе высокой, и родители могли вздохнуть с облегчением не раньше, чем малышу исполнялось три года. Пока же, повинуясь мольбам жены, король вопреки обычаю, не отдал опустевшую колыбель на нужды бедных детей, которых немало было в парижских приютах. Вместо того, тщательно укутанная в полотно эта последняя память о рано умершем первенце, заняла свое место в королевской сокровищнице. И снова бесстрастно свидетельствуют счета:

«Гильому Галланду, торговцу тканью, проживающему в Париже, за IIII она грубого полотна, купленных у него сего марта XIII-го дня, дабы завернуть церемониальную колыбель, каковая ранее была заказана и украшена для монсеньора Дофина, и каковая отправлена для вечного хранения в Лувр, в помещение сокровищницы…

Жанне де Бри, торговке тканями, за IIII она грубого полотна, купленное у таковой сего мая VII-го дня, для заворачивания широкой люльки и парадной колыбели, предназначенной для покойного монсеньора дофина, доставленной затем в Венсеннский Лес…»

Чтобы отвлечь супругу от печальных мыслей, король с особой пышностью устроил встречу нового, 1387 года. 1 января, впервые за долгое время, вся королевская родня собралась вместе, так, что молодая королева смогла наконец увидеть всех четверых королевских дядей, а также своего деверя Людовика — в то время 15-летнего, но уже отличавшегося томной красотой, привлекавшей многочисленные женские взгляды. Новогодние подарки молодой семье были, как водится, богаты и разнообразны, но всех затмил Филипп Бургундский, преподнесший молодой королеве столик из чистого золота, усыпанный драгоценными камнями. Пиры и танцы затягивались за полночь, причем разодетое и блещущее драгоценностями танцевальное дефиле неизменно возглавлял молодой брат короля; танцы парами вошли в моду со времени свадьбы Карла и Изабо, и вот теперь им предавались со всей страстью!…

27 января того же года не менее пышно была отпразднована помолвка Людовика с юной Валентиной Висконти — кстати говоря, троюродной сестрой нашей героини. Итальянка была редкой красавицей, чьей молодостью и очарованием дружно восхищаются хроникеры того времени. Дочь еще одного Висконти — Джан-Галеаццо, к которому, надо сказать, французская королева не могла питать особо теплых чувств. Висконти-младший, племянник ее деда, с помощью обмана и предательства заманил в ловушку старика Бернабо, и не то уморил его голодом, не то приказал убить в застенке — дела это не меняло. Впрочем, как всегда со всем и всеми готовая притерпеться, королева Изабелла расточала кузине знаки внимания, Валентина, не желая остаться в долгу, отвечала ей тем же самым, Людовик, как и следовало ожидать, был влюблен без памяти… коротко говоря, в королевской семье царила (по всему виду), трогательная идиллия!

Жизнь в вихре развлечений

Охотничьи забавы для короля и модные хлопоты для королевы

Роскошная мода Осени Средневековья, одной из законодательниц которой станет наша героиня. Жан Лимбург «Май» (фрагмент) — «Великолепный часослов герцога Беррийского» - ок. 1412—1416 гг. - Ms. 65, fol. 5v - «Великолепный часослов герцога Беррийского». - Музей Конде. - Шантийи, Франция

Бесконечный вихрь празднеств и увеселений все продолжался, в конце января королевская чета вновь покинула Париж, оставив скучные государственные дела на попечении Филиппа Бургундского, чтобы со всей страстью отдаться любимому времяпровождению короля — охоте. Благо недостатка в кабанах, оленях, и прочей дичине в местных лесах не наблюдалось, так что двор вслед за своим сувереном перебирался из одного замка в другой. Впрочем, для того, чтобы временно покинуть столицы были и серьезные основания: в 1387 году среди населения этого мегаполиса Средневековья вспыхнула жестокая эпидемия. Специалисты затрудняются ответить, была ли то дизентерия, или вновь о себе напомнила Черная Смерть — чума, настоящий бич той эпохи. Дадим слово хронисту короля Жювеналю дез Юрсену.

Тогда же (случилось) быть всеобщему и жесточайшему мору, столь свирепствовавшему, что порой не находилось кому хоронить мертвецов, таковой же проявлял себя бубонами и чрезмерным истечением жидкости из живота. И не в силах человеческих было отыскать против него средство. И с тем же пришло осознание, что помощи против того следовало искать у Господа, и приказано было устроить крестные ходы и благочестивые моленья. И весьма тяжко было лицезреть слезы и (слышать) стоны человеческих созданий, из каковых одни молили Господа о прекращении (мора), другие же оплакивали близких и друзей, от него преставившихся. Когда же сказанный мор исчез сам собой, в том полагали перст Господень.

Впрочем, королева была далека от бед и напастей, терзавших подданных ее супруга. В феврале молодая чета гостила в Понтуазе, в марте — в Санлисе, как о том свидетельствуют счета портного Пьера Эстурно, жившего в том же городе, которому 8 марта случилось «доставить сказанной даме два котарди, из каковых одно сшито было из ярко-алой ткани, другое же — из ткани зеленого цвета, и прочее». На Пасху для королевы было заказано пышное «одеяние из пяти частей» — а попросту говоря, парадное платье, на одну подкладку которого ушло ни много ни мало 410 кусков меха, взятых с живота серой белки, для плаща их же потребовалось 537, кроме того королеве потребовалась нательная рубашка, нижнее платье — котта, и сюрко; эту верхнюю одежду следовало оторочить с боков, по всему подолу и на запястьях тонкими полосами снежно-белого горностаевого меха, прибавьте к этому пышный атур (замужней даме полагалось всегда показываться на людях только с покрытой головой!) который также следовало оторочить белым горностаем, коротко говоря, на все то великолепие ушло еще семь с половиной дюжин меховых лент, иначе именуемых lettices. Таким образом, один только праздничный наряд потребовал восемь «онов» (ок. 9 с половиной метров) ярко-розового полотна из Брюсселя (не забудем, что розовая краска, которую привозили из Индии, получая ее из древесины экзотических деревьев уже сама по себе обходилась в немалую цену), прибавьте к этому деньги за драгоценную ткань, и в общей сложности 1862 беличьи шкурки и сорок дюжин лент из горностаевого меха!… А двумя месяцами спустя почтенный представитель портновского цеха уже поставлял супруге Карла Возлюбленного новые туалеты в аббатство Мобюиссон, куда привезено было «троицкое платье, для ношения днем».

В самих этих заказах ничего удивительного нет: в обычаях французского двора было шить себе новое платье к каждому крупному празднику; другое дело, что в молодой королеве некая, можно сказать, прижимистость, парадоксальным образом сочеталась с желанием безудержно тратить деньги. Подобное часто случается с теми, кто в детстве и юности вынужден был считать каждый медяк, и вдруг получил просто ниоткуда свалившееся на голову сказочное богатство. Здесь, похоже, мы встречаемся именно с этим случаем. Не стоит также забывать, что Изабелле в это время было всего лишь семнадцать лет, ей хотелось веселиться! Огромное, головокружительное богатство, возможность без счета швырять деньги на ветер ради своих прихотей, и заодно и одаривать близких друзей, любящий супруг, готовый потакать любым прихотям своей королевы… что еще оставалось желать?

Разве что ребенка — но и тут Господь оказался милостив, так как в том же 1387 года королева вновь почувствовала, что беременна. Будничные платья, ради которых не стоило особенно тратиться, по мере того, как рос и распухал живот, перешивались и подгонялись под ее округлившуюся фигуру. Будничные платья занашивались, можно сказать, до последней степени, зато в том, что касалось праздничных нарядов — ситуация была совершенно иной! Как Мария-Антуанетта, столь же не имевшая (и главное, не желающая иметь!) никакого представления о реальной жизни своей новой родины, Изабелла Баварская в эти первые годы кружилась в вихре увеселений: танцы, пиры, турниры, охоты сменяли друг друга как в калейдоскопе. И если австрийская принцесса два века спустя за подобное небрежение будет наказана позорным судом и гильотиной, Изабелла закончит едва ли не в нищете, всеми забытая и презираемая. Трудно сказать, какая из двух возможностей хуже. Но не будем отвлекаться.

Первый торжественный въезд

Торжественный въезд и сопутствующие празднества. Неизвестный художник «Торжественный въезд Изабеллы Баварской в Париж» — Жан Фруассар «Хроники» - XV в. - Ms. Français 2648, fol. 1 - Национальная библиотека Франции, Париж.

В июле королевская чета через Мант и Жизор прибыла в Водрей (город, расположенный по соседству с Руаном), где остановился в старинном замке, исконно принадлежавшем Генриху Боклерку, а затем перестроенным Иоанном Добрым в соответствии с более утонченными вкусами Осени Средневековья. По приказу короля, Жан Кост, один из первых художников, использовавший в своем творчестве «изысканные масляные краски» расписал стены главной залы сценами, изображавшими жизнь и подвиги Юлия Цезаря.

Впрочем, и здесь супруги задержались недолго, уже 18 июля, согласно сохранившимся документам они гостили в аббатстве Бон-Пор, заложенным когда-то небезызвестным Ричардом Львиное Сердце, где пробыли до середины августа. Впрочем, королева не преминула также посетить и Шартр, где с давних времен в местном соборе хранилась почитаемая реликвия: т. н. «рубашка Богородицы», и здесь же вошло в обычай приносить для благословения нижние рубашки, которые мужчины затем одевали, идя в бой, а женщины — почувствовав приближение родовых схваток. Как и полагалось в соответствии с ее новым высоким рангом, королеве требовалось превратить подобный визит в пышное театрализованное представление. Ради ее «первого торжественного въезда в названный город», в Париж были спешно посланы слуги, чтобы закупить у королевского златокузнеца и ювелира Симона де Даммартена драгоценные украшения, которые желала надеть на себя королева и ее ближайшая свита, город также должен был заняться украшением улиц, пригласить актеров и менестрелей, устроить для высоких гостей торжественный обед за счет своей же казны — коротко говоря, этот ослепительный праздник обошелся в 384 золотых турских ливра. Для сравнения — чтобы заработать подобную сумму, рыбаку с бретонского побережья потребовалось бы не есть и не пить в течение 384 лет… И не забудьте, Франция была разорена, война с англичанами то затухая, то возобновляясь шла в течение пятидесяти лет, королеве не будет дано увидеть ее окончания. Но какое все это имело значение для молодых и веселых супругов, которым просто хотелось жить в свое удовольствие, позабыв обо всем на свете? Другое дело, что этот «свет» о себе забыть не дает — и похмелье от подобных празднеств, как правило, бывает горьким. Но не будем забегать вперед.

Итак, ради того, чтобы встреча была организована со всей пышностью, горожане были обложены дополнительным налогом, а состоятельные купцы или мастеровые вынуждены были в дополнение к тому раскошелиться на сумму от пяти солей до двух золотых ливров. Зато праздник удался выше всяких похвал!… 20 августа военный комендант (или как тогда говорили, капитан) города, с почетом встретил королеву у городских ворот, на каждом перекрестке, который ей предстояло миновать по пути к особняку Жана ле Аранжье, — должным превратиться в ее временную резиденцию — менестрели дули в трубы и рожки, а в самом отеле, желая поприветствовать свою государыню, некий якобитский монах мелодично наигрывал на органе. Благочестивая королева пожертвовала местному аббатству отрез златотканой парчи «стоимостью в 16 парижских ливров», для пошива литургического платья, и 26 августа отправилась к мужу, в Беллозанну. Уже вдвоем супруги пересекли графство Э, чтобы к осени остановиться на берегах Уазы и там «вкушать молодое вино». И затем проведя октябрь в Бове, королева отправилась в цистерианское аббатство Фруамон (Эрм), где, опять же в согласии со счетными книгами дворца, получила от некоего Денизо де Шези «чашу из древесного комля». Остановимся, читатель. Думаю, сказанного хватит, чтобы представить себе тот образ жизни, который веселая молодая чета вела в первые годы совместной жизни.

В конце все того же 1387 года королевский двор, на сей раз с комфортом устроившийся в аббатстве Сент-Элуа (Нуайон) шумно праздновал помолвку Катерины де Фастоврин (или как ее порой именовали французы «Катерины Немецкой»), с пикардийцем Жаном Мореле де Кампреми. Этот дворянин, не слишком богатый и не слишком знатный — все же занимал почетную должность стольника при королевской персоне, причем ему была доверена столь сложная и деликатная функция как разделка мяса для королевского стола. Впрочем, и «дама Катерина» не могла похвастаться титулом или богатством, так что будущие супруги были друг другу ровней. Изабелла выдавала замуж свою подругу не без задней мысли — как можно прочнее привязать ее к новой родине, чтобы Катерина, не дай Господь, не вздумала последовать за ее старой кормилицей и вернуться в Баварию, оставляя молодую королеву в полном одиночестве в этой все еще новой для нее стране. Подруга столь близкая, так что документы того времени доверительно зовут ее «наперсницей королевы», единственная, с кем Изабелла могла говорить на родном немецком языке — это была бы невосполнимая потеря!… К счастью, опасения оказались напрасны, жених с готовностью подписал брачный договор, и немудрено. Катерина сама по себе, как и ее госпожа и подруга была бесприданницей, зато король, желая сделать приятное жене, давал за ней четыре тысячи звонких ливров, из которых первая должна была полностью погасить немалые долги будущего супруга, а прочие предназначались для покупки доходных земель для нового счастливого семейства.

Рождение принцессы

Рождение дочери. Неизвестный художник «Рождение детей Сатурна» — Публий Овидий Назон «Метаморфозы» - последняя четверть XV в. - Royal 17 E IV f. 13 - Британская библиотека, Лондон.

Свадьба должна была состояться в январе следующего за тем 1388 года, и обе подруги днями напролет, разрумянившиеся, с горящими глазами, предавались увлекательнейшему занятию: для новобрачной требовалось сшить подвенечное платье — подобрать дорогую ткань, меха, украшения в тон, такого рода времяпровождению королева готова была отдаваться до конца своих дней!… Для новобрачной было подготовлено приданое «достойное принцессы» — как замечает новейший биограф королевы Филипп Делорм. Казначею короны пришлось выделить для его описания специальную «рубрику» в расходной книге, чтобы добросовестно перечислить — деревянный сундук с двумя железными ключами, «большой ларец из красной меди», доверху забитый платьями из шелка ярко-алого цвета, платьями, украшенные вышитым орнаментом в форме павлиньих перьев, нижнее платье («корсет») из лазурного шелка, с изображением резвящихся оленей, праздничными мантиями, шитыми золотом по белоснежному фону, уппеландами, подбитыми мехом скандинавских куниц и немецких рысей.

22 января 1388 года свадьба со всей пышностью была отпразднована в Венсеннском замке в присутствии короля, королевы, младшего королевского брата, в те времена носившего титул герцога Туреньского, Пьера Наваррского, графа де Мортен и Генриха де Бара, сеньора д’Уази — отпрысков королевской крови, приходившимися также, как и царствующий монарх, внуками Иоанну Доброму — хотя и по женской линии. Опять же на деньги молодой королевы супружеская спальня была заново обита ярко-алой саржей и увешана драгоценными коврами, балдахин над ложем украшен бахромой и бантами, и наконец, в головах постели красовался огромный герб, в полном согласии с правилами геральдики, разделенный вертикально на левую и правую половинки, отданные блазону соответственно супруга и супруги.

А между тем королева опять была беременна, и разрешение ожидалось поздней весной или ранним летом все того же 1388 года. «Королева понесла во чреве, чем король и весь народ были весьма обрадованы», — лаконично замечает Жювеналь дез Юрсен.

Королевские дяди немедленно поспешили воспользоваться столь счастливым событием, чтобы ввести новый налог — на сей раз на виноторговцев. «Пояс королевы», как он именовался на официальном языке был весьма доходен, по крайней мере, цифры, сохранившиеся за 1410 год, показывают, что он приносил до 4 тыс. парижских ливров с продажи 31 тыс. бочек вина. Известно, что весну королева встретила в парижском отеле Сен-Поль. В начале апреля Карлу предстояло отправился в Орлеан, где должен был состояться суд над герцогом бретонским Жаном IV. Этот своенравный вассал похитил самого коннетабля Франции де Клиссона, и держал в его в заключении вплоть до того времени, как вынужден был, подчиняясь королевскому приказу, отпустить своего пленника. Забегая вперед, скажем, что ситуация завершилась полюбовно, противники помирились и желая выказать Клиссону свои дружеские чувства, Жан Бретонский даже доверит ему воспитание подрастающих сыновей. Но это несколько позднее, а пока что король, довольный подобным исходом дела, не отказывает себе в удовольствии поохотиться в лесах Жизора и Сен-Жермена. Королева, в это время уже на сносях, не в состоянии сопровождать его в путешествии. Приготовляясь к разрешению от бремени, Изабелла вновь перебирается в замок Сент-Уэн, однако, поддерживает с любимым супругом постоянную переписку. Вполне возможно, что на короткое время она возвращается в Париж, чтобы принять участие в череде пиров и празднеств, которые даются в честь благополучного завершения спора обоих вельмож.

А королевский казначей в это время вновь вынужден открыть в своих расчетных книгах очередную «рубрику», посвященную беременности и будущим родам королевы Франции. Для нее закупаются «две широкие камизы, для облачения сказанной дамы в пору ее беременности», а также длинный уппеланд из драгоценной «мраморной ткани из Монтевилье», который поставляет ко двору ткач Обеле Бринге. Личной модистке королевы по имени Робинетта приказано сшить соответствующее одеяние, украсив его «пуговицами по всей длине передней части, сверху и донизу, дабы облачить сказанную даму, когда ей придет срок рожать».

Кроме одежды для роженицы, следует также позаботиться о покое и приданом будущего младенца, и посему, подчиняясь приказу королевы, избранный ею для будущих родов покой обтягивается тканью изумрудно-зеленого цвета — на языке средневековой символики цвета юности и беззаботного веселья. Это также веяние новых времен: прежние королевы неизменно рожали в снежно-белых покоях, должных напоминать об ангельской чистоте и безгрешности будущего малыша. Впрочем, быть может подобное решение было также подсказано ей бургундцами — в павильоне, обтянутом изумрудно-зеленой тканью родился единственный сын герцога Филиппа, Жан, позднее получивший прозвище Бесстрашного. Впрочем, подобное «заимствование» мы лишь предполагать. Вернемся к начатому. Ковровый мастер Николя Батай, автор знаменитого «Анжерского Апокалипсиса», должен доставить королеве пять гобеленов, несущих на себе баварский герб.

Впрочем, хлопоты на этом не заканчивались: бочару Жану Леду было заказано срочно изготовить и поставить ко двору Ее Величества «банную лохань, для омовения… мадам королевы после ее разрешения». Медник Перрен де Сезиль со своей стороны поставил треножники — как правило, они предназначались для того, чтобы установить ведро или кастрюлю над огнем очага, а также ведра и корыта для купания новорожденного, вместе с этим закуплено было изрядное количество кусков твердого, и флаконов жидкого мыла для матери и будущего малыша. И наконец, «жестянщик, проживающий в Париже» Гильом Порке озаботился о том, чтобы поставить к сроку «другой сосуд средних размеров, именуемый котлом, вкупе с крышками… дабы в таковом купать мадам Жанну Французскую».

Сумасшедший пророк и куртуазный дамский двор

Куртуазный двор. Мастер Молитвенников «Двор любви» — Карл Орлеанский «Поэмы» - ок. 1483-150 гг. - Royal 16 F II f. 1 - Британская библиотека, Лондон.

Малышка родилась 14 июня в час примы — первой утренней молитвы, или по современному счету времени, около 6-7 утра. День и час был скрупулезно отмечен, чтобы позволить придворному астрологу составить гороскоп юной принцессы. Французы, надеявшиеся на рождение наследника престола, вздохнули с неким разочарованием, однако же сам король был счастлив. Дочь, его дочь, крепкая, голосистая малышка! А сыновья еще появятся, ведь они с супругой так молоды!

Для крещения новорожденной, а также для пеленок и рубашек потребовалось еще «пять четвертей персидского полотна», и вместе с тем четыре «она» (ок. 4.75 м) тончайшей (и как вы понимаете, самой дорогой!) белой шерстяной ткани из Монтевилье.

Несколько недель спустя королева поднялась с постели, и, в полном согласии с обычаем, отправилась в церковь, чтобы возблагодарить Господа, Богоматерь и всех святых за удачное разрешение от бремени. И вновь для парадного выхода было заказан «четырехчастный наряд» из пышного нижнего платья — котты, робы и плаща и вместе с тем открытого сюрко; на все это великолепие ушло десять отрезов алого бархата; так что новый королевский наряд обошелся в головокружительную сумму в 400 парижских ливров — куда больше всех средств, истраченных на праздник, данный в честь королевы в Шартре.

Сопровождать Изабеллу для столь торжественного выхода явились принцы крови и многочисленная свита из дворян обоего пола, которые под звуки труб препроводили королеву из ее покоев в небольшую замковую часовню. Три фрейлины, примкнувшие к шествию, несли положенные обычаем дары: восковую свечу, золотую монету, белый хлеб, завернутый в полотенце и наконец, кувшин вина.

Но, по-видимому, то, что за два года брака молодая королева так и не сумела произвести на свет наследника престола, продолжало тревожить народ. Посему, летом все того же 1388 года перед лицом короля из далекого Каркассона явился некий полусумасшедший пророк, оборванный и босой (распространенная ситуация по тем временам!). Мишель Пентуэн, ученый монах и автор латиноязычной «Хроники Сен-Дени» рассказывает об этом следующим образом:

Он снискал себе милость в глазах привратников, объявив о том, что вдохновлен Св. Духом Господним, а дабы укрепить его в названном мнении, ему послано было видение, в каковом видении ему явился ангел, побудивший его явить таковое откровение королю и его дядям... Сказанный же человек призвал принцев относиться к подданным своим с большей чем ныне добротой и облегчить тяжкое бремя налогов, поборов и платежей, каковые с них были истребованы. Ибо Величие Божие было тем уязвлено, – как он то утверждал, и вплоть до того времени, как народ не получит облегчения, королевским детям не суждена будет долгая жизнь.

Желая доказать, что он и вправду послан ко двору божественной силой, блаженный демонстрировал все желающим на своем предплечии знак креста, «бывший алее алого, каковой не был начертан ни человеческой рукой, ни искусством», — отмечает хроникер. Отнесшись со всей приязнью к юродивому, Карл приказывает наградить его деньгами и с почетом отправить прочь — хотя кто знает, быть может, этот неожиданный визит дополнительно укрепляет его в мысли, которую он вынашивает уже некоторое время?… Что касается королевских дядей, они отнюдь не страдали излишней сентиментальностью, как, впрочем, и суеверностью, и ничтоже сумняшеся, почти сразу после этого визита, едва ли не втрое увеличили налог на соль, т. н. «габель», а заодно не преминули обложить дополнительными поборами продаваемые в Париже и провинции товары.

Налоги не любили во все времена, тем более, что в эпоху, о которой у нас идет речь, среди простого населения города и деревни стойко держалось убеждение, что король (как любой феодал в те времена, располагавший собственными поместьями и доходными землями), должен собирать налоги исключительно с них, оставив прочее население в покое! Мы еще увидим, как аукнется подобное убеждение Изабелле и ее супругу, но пока что до этого далеко. Высшие классы, которых, впрочем, налогообложение не касалось — кроме как в ситуациях экстремального характера — относились к подобному с большим пониманием. Ибо, по мнению уже неоднократно упоминавшегося хроникера Жювеналя дез Юрсена, автора «Хроники Карла VI», без податей и налогов король «не в состоянии будет вести войну, ни содержать свой придворный штат, ни таковой же штат, принадлежащий королеве».

Что касается последней, ее государственные дела в это время совершенно не волновали. Изабелла со всем упоением продолжала вести свою кукольную жизнь: баюкать и баловать крошку Жанну, когда она оказывалась наконец, у нее в руках, освободившись на время от бесконечной опеки нянек и горничных, радоваться, что малышка улыбнулась маме, что у нее прорезался первый зубик, что она уже держит головку, уже пытается сесть!… Все это было понятно, и совершенно естественно для любой женщины, но королевский сан обязывал к большему, много большему, что наша героиня благополучно упустила из виду, с известными последствиями. А еще после родов требовалось срочно ушить будничные платья и заказать новые для грядущих праздников. Личному портному королевы Роберу Тьерри было поручено изготовить новый туалет из лазурного бархата, и широкое платье для верховой езды из алой шерсти — видимо, алый цвет был особенно любим королевой! Для того, чтобы пошив будущих нарядов был под надежным присмотром, в Мант был послан лакей королевы Пьер Леторно.

И конечно, же вокруг счастливицы собирался настоящий женский двор из немок-бесприданниц, желавших получить у столь щедрой и благорасположенной к своим землячкам государыни деньги, земли и богатых мужей. Фрейлинами при ее дворе стали Анна Шмихер из Шмихена, Элиза Немецкая (позднее она станет камер-дамой при подросших дочерях королевы), Иоганна — ныне камер-девица королевы, позднее камер-дама при ее дочери Мишель, вместе с последней она уедет в Бургундию. Урсула Шпацекверин появится при дворе несколько позднее, и также примет косвенное участие в нашей истории. А еще были Изабелла и Магдалена Немецкие — и весь этот женский цех нужно было выгодно пристроить замуж, так что молодой королеве прибавились дополнительные хлопоты по осчастливливанию этих жадных до почестей девиц, а также подготовка их свадеб, и наконец, обязательное в них участие.

Время «мармузетов»

Переворот

Королевский совет. Мастер молитвенников «Принц и его совет». — Карл Орлеанский «Поэмы.» — Royal 16 F II f. 210v. — ок. 1500 г. - Британская национальная Библиотека. — Лондон.

А между тем 1388 год вовсе не был благостным и тихим. События, знаменующие крутой поворот в политике королевства назревали тихо и как будто исподволь, кто не желал — мог бы их не заметить. Герцог Бургундский в очередной раз пожелал использовать королевскую армию в своих интересах. На сей раз речь шла о том, чтобы приструнить зарвавшегося герцога Гельдернского. Этот мелкий чванливый аристократ имел наглость покуситься на земли Жанны Брабантской (да, той самой, что устроила свадьбу нашей героини) и заметьте — это важно — собиралась завещать свои обширные владения бургундскому герцогству.

Как обычно, король легко согласился, да и поход этот против слабого противника, додумавшегося до того, чтобы послать юному властелину оскорбительное письмо-вызов, казался легкой прогулкой. Армейский сбор был назначен в Монтеро (много позднее этот город приобретет весьма зловещую славу…) Отсюда армия промаршировала в Шампань, где, остановившись у берегов Мааса, ожидала от своего властелина приказ начать наступление.

Король, простившись с супругой, отбыл прочь из Парижа 8 июля 1388 года. Надо сказать, что поход и вправду вылился в «военную прогулку», не запомнившись ничем, кроме зря потраченных средств из королевской казны. Опомнившись от собственной глупости, герцог Гельдернский поспешил выразить оскорбленному величеству свои извинения и заверения в нерушимой верности и повиновении (сделанным, надо сказать, в достаточно туманной и ни к чему не обязывающей форме). Однако же, конфликт тем самым оказался исчерпан, и королевская армия повернула назад.

Обратный путь через болотистые земли и глухие леса Арденн повлек за собой куда большее количество жертв — люди погибали от болезней и голода, а также внезапных нападений летучих отрядов немцев. Коротко говоря, когда потрепанная армия наконец-то достигла Реймса, все могли вздохнуть с облегчением, и наконец-то осуществить давно задуманный план.

Итак, на календаре было 3 ноября 1388 года. В большой зале епископского дворца, должной служить временной резиденцией монарха в этом городе, юный Карл собрал в этот день принцев крови, а также представителей высшей аристократии и духовенства. Почти немедленно взявший слово кардинал-епископ Ланский Эйселен де Монтагю, среди вороха обычных для того времени цветистых умствований и отсылок к Библии и античной истории, поставил вопрос ребром: не пора ли королю самому взять бразды правления? Спектакль был срежиссирован умело: обоих королевских дядей — Беррийского и Бургундского подобный поворот событий застал врасплох, несмотря на то, что для удивления вроде бы не было места. Королю исполнялось двадцать лет, по средневековым меркам с этого возраста он уже полагался зрелым мужчиной, способным единолично принимать решения и отвечать за свои поступки… но власть и влияние для временщиков были столь сладки, что очень хотелось верить, будто продолжаться они будут вечно.

Епископ Ланский продолжал говорить. Короткими, энергичными штрихами он обрисовал жадность, беспринципность, и откровенную приверженность к казнокрадству, присущие прежнему правительству. Никаких имен благоразумно названо не было, однако, точность портретов была такова, что ничего иного и не требовалось. Король, среди общего молчания, наступившего после столь прямолинейной и дерзкой речи, возвысил голос, объявив о своем намерении править самостоятельно и поблагодарив уже бывших регентов «за добрую службу», которую они ему якобы оказали в роли «советников преданных и верных». Выразив надежду, что они и далее будут помогать ему на стезе военной и дипломатической, молодой Карл, не терпящим возражения тоном дал понять, что всю власть над страной он отныне принимает на себя, и не желает ею ни с кем делиться. Отлученным от государственной кормушки королевским дядям оставалось только раскланяться и отбыть восвояси, сделав вид, что они полностью удовлетворены происходящим. Впрочем, в более домашней обстановке отставленные регенты не преминули попросить для себя вознаграждения за верную службу, но получили в том категорический отказ. Понимая, что спорить бесполезно, и золотое времечко ушло, быть может, навсегда, обиженный Филипп Бургундский вместе с супругой, вернулся в свои владения, несколько более хладнокровный Жан Беррийский отбыл в Лангедок, ожидая, что король, быть может, в скором времени устанет от государственных дел, и переменит свое решение… кто знает? Стоит заметить, что пять дней спустя после столь знаменательного события епископ Ланский де Монтагю скоропостижно скончался. Поговаривали о яде — но, как обычно бывает в подобных случаях, дальше разговоров дело не пошло. Впрочем, если таким образом на нем выместили досаду, на ситуацию это не повлияло никак.

К власти вместе с королем пришел деятельный кружок молодых дворян и выходцев из высших слоев городского сословия, задумавший ни много ни мало, административную и финансовую реформы, а также пересмотр всей внешней и внутренней политики королевства. Судя по всему, именно этот деятельный кружок в течение последнего времени подталкивал короля к принятию подобного решения, и наконец — добился своего. Представим их читателю. Коннетабль Оливье де Клиссон, уже появлявшийся на этих страницах, Бюро де ла Ривьер, Ле Бег де Виллен, Жан ле Мерсье, Жан де Монтагю, кардинал Ле Гранж и другие. Кто-то из них уже успел послужить покойному Карлу V, прочие получили в достаточной мере обучение на службе у папы-раскольника Климента VII; коротко говоря, страна возлагала на них надежды на скорые перемены к лучшему, и надо сказать, что надежды эти были достаточно обоснованы. Кружок был сплочен, выступал единодушно и слаженно, не знал внутренних интриг, члены его даже обеспокоились о том, чтобы принести клятву во всем поддерживать во всем друг друга. Кто же мог знать, как повернуться события?

Тихая жизнь французской королевы

Счастливые супруги. Мастер кардинала бурбонского «Людовик Святой и его супруга» (деталь). — «Житие и чудеса Монсеньора Святого Людовика.» — Français 2829, f. 47v. — ок. 1480 г. - Национальная библиотека Франции. — Париж.

Этот кружок, с легкой руки знаменитого французского историка XIX века Жюля Мишле получил в последующих работах имя «мармузетов», которое неизменно используется и поныне. Что доподлинно обозначает это полушутливое наименование до конца остается неизвестным, так как Фруассар лишь единожды и вскользь называет новое правительство подобным образом. Предполагают, что этим именем именовались уродливые средневековые гаргульи, во множестве представленные в искусстве готики, или быть может, языческие идолы, и само это слово есть не более чем искажение арабского «Мухаммад»? А кое-кто и вовсе предполагает, что в виду имелись «фавориты» и «любимчики». Не будем гадать на пустом месте. Важно лишь то, что новые министры деятельно взялись за работу, начав с ревизии казны — с понятным результатом. Решив на будущее создать неприкосновенный золотой запас королевства (что представлялось вполне разумным шагом), они сошлись на том, что запас этот будет иметь вид не кучи слитков, которые легко растащить нечистым на руку казначеям, но массивной золотой статуи. Таковой решено было придать форму оленя: любимой охотничьей добычи молодого короля. Работа была в скором времени начата, однако, завершения так и не увидела, прерванная событиями, о которых пойдет речь в следующей главе. Отлить удалось лишь голову и шею.

Впрочем, для королевы все перечисленные события прошли скорее незамеченными. В свои восемнадцать Изабелле хотелось всего лишь жить в свое удовольствие, развлекаться, любить и быть любимой, нянчить и баловать дочку… все прочие заботы если и придут, то случится это много позднее. Следующие полгода она почти безвыездно провела в замке Сент-Уэн, существуя в своем маленьком уютном мирке, в котором чтение сменялось примеркой новых платьев, а то и другое — женскими посиделками и концертами легкой музыки. В это время Изабо, уже вполне сжившаяся со своей ролью королевы французской, «королевы золоченых и белых цветов» едва ли не в точности соответствовала образу идеальной супруги монарха, как последнюю желал видеть бывший воспитатель Карла VI, Филипп де Мезьер, сразу после смерти своего обожаемого господина Карла Мудрого, принявший постриг в целестинском аббастстве.

«Избегая чрезмерной пышности и гордыни, чрезмерных трат и чрезмерно раздутого штата», королеве, — по мнению почтенного сановника, следовало полностью сосредоточиться на своей роли жены и матери, продолжательницы династии.

Ибо таковым есть ремесло и таковым есть призвание, милый сын мой, королевы золоченых и белых цветов: выносить плод, каковой Господь (пожелает) вам даровать, и питать детей, должных под разумным ее оком получить достойное воспитание, во славу Господа нашего, и утешению народа галликанского, составляющего (команду) драгоценного французского корабля, вслед за благородной Бланкой Испанской, матерью пращура твоего, Святого Людовика.

Мезьер также настоятельно советует королеве полностью посвятить себя домашним заботам. Надо сказать, что почтенный прелат несколько кривил душой, и королева Бланка, честолюбивая и мудрая правительница не только не желала удовлетворяться единственно церковью и детской, но вплоть до своей смерти цепко держала в руках управление государством, оттеснив сына и его супругу на скромные вторые роли.

Следующий за тем, 1389 год для любимой подруги и наперсницы королевы, Катерины де Фастоврин, ознаменовался горестным событием — ее молодой супруг, Жан Мореле скоропостижно скончался. Стольник короля, как вы понимаете, был не того уровня фигурой, чтобы оставить след в документах дворца, и потому о причинах столь ранней смерти остается только гадать. Была ли то болезнь (быть может, чума, время от времени дававшая о себе знать в столице?), несчастный случай, или молодой человек погиб как солдат, на поле боя — нам неведомо. Впрочем, его семнадцатилетняя вдова, поплакав для приличия, в скором времени утешилась, и королеве прибавилась новая забота — выдать ее замуж во второй раз. Сейчас избранником дамы Катерины (читай, стоявшей за ее спиной королевы Франции), стал камергер короля Робине де Буашьен, чья фамилия в переводе на русский язык будет значить «Из Собачьего Леса». Впрочем, господину из собачьего леса не была суждена долгая жизнь, спустя год с небольшим, он также скончается, оставив молодую вдову с ребенком на руках, в то время как третий брак Катерины де Фастоврин, неожиданно для всех станет катастрофой для королевства. Впрочем, обо всем по порядку.

В феврале 1389 года королева вместе со своей женской армией перебирается в замок Конфлан, затем гостит в Манте и Крейле, городах, расположенных к северу от столицы, в то время как ее жизнелюбивый супруг, деля время между государственными делами и обожаемой охотой, путешествует по Нормандии. В это время королева уже знает, что беременна в третий раз и возносит к небу молитвы о даровании сына и наследника. Что касается короля, в отсутствие супруги, он, по-видимому, не избегал интрижек, так как уже названный Филипп де Мезьер, его бывший воспитатель, все в том же сочинении «Сон старого паломника», отрывок из которого мы уже цитировали, ласково пеняет воспитаннику, призывая его «пить воду из собственного колодца», оставив в покое «чужих красавиц». Если Изабелла и знает о похождениях супруга, то относится к этому достаточно спокойно.

Нравы времени требуют, чтобы дворянин (а тем более король!) умел кружить голову множеству женщин, хоровод любовниц и пара-тройка незаконных отпрысков вызывают уважение и даже зависть в соперниках. Ей же любовницы-однодневки не страшны (хотя самолюбие, конечно задето…), а если на свет в скором времени появится наследник престола, будущее молодой королевы обеспечено уже навсегда. Вполне возможно, что в доверительном разговоре с любимой подругой она досадует, и даже плачет, но никогда не позволяет подобным эмоциям выйти наружу. Маленькая немецкая принцесса в достаточной мере благоразумна, чтобы не отталкивать супруга подобными обидами. Тем более, он вовсе не забывает о ней. С очередной оказией в качестве подарка ей присылается оленья голова, затем — 13 марта, к началу Великого Поста, жирная туша морской свиньи, в те времена считавшейся деликатесным мясом.

Майский праздник

Большая политика и блеск древнего рыцарства

А пока же Франция наслаждается редким в те времена покоем. Пока никто не знает, и не может знать, что это всего лишь затишье перед новой бурей, французам так хочется надеяться на лучшее! Убийственная чума, как будто отступила, с Англией ведутся успешные переговоры о прочном мире, страна сумела наконец-то свободно вздохнуть, освободившись от разгула наемных банд… чего еще можно желать? «В последние сто лет Франция не была столь богата, как ныне. Да славится Господь!» — писала об этом времени знаменитая поэтесса, и подруга нашей королевы Кристина Пизанская.

Полагая, что королю следует время от времени демонстрировать всему миру свое могущество и богатство, (а заодно желая развлечь монарха, столь падкого до удовольствий?) правительство мармузетов предложило королю устроить пышное празднество — формально, в честь рыцарского посвящения двоих его кузенов — Людовика и Карла Анжуйских.

Напомним читателю, что два этих мальчика (соответственно, 11 и 9 лет) были сыновьями старшего из королевских дядей — герцога Людовика, того самого, что жаждал во что бы то ни стало увенчать свою голову неаполитанской короной и бесславно сгинул в Италии, завещав жалкие остатки своей военной казны молодому монарху. После его смерти, победоносный соперник — Карл де Дураццо немедленно пожелал присоединить к своим владениям земли покойного. Как обычно бывает в таких случаях, на сторону сильного поспешили перебежать многие провансальские бароны, и на Юге началась настоящая гражданская война, причем, соперниками наглому итальянцу выступали вдова и малолетние дети покойного. Впрочем, Маргарита Блуасская, на которой герцог Людовик женился едва ли не увозом, умыкнув ее у первого жениха, оказалось женщиной с несгибаемым характером. Воззвав к помощи верных, и собрав под своим началом немалую армию, она неожиданно для всех обратилась к папе Клименту. Слово наместника Христова, пусть даже раскольника, признанного далеко не всеми, в этой ситуации оказалось решающим. Анафема, которой он предал отступников от своей законной госпожи, посеяла смятение в их рядах, что позволило герцогине Марии внезапным ударом занять ключевые позиции в Провансе. Война после этого окончилась сама собой, Карл Дураццо был вынужден убраться прочь (и в скором времени погибнуть, ввязавшись в очередную авантюру на сей раз в Венгрии), а молодой Людовик в свои одиннадцать лет уже задумывался над женитьбой на арагонской принцессе (и этот план позднее он доведет до конца), и продолжением войны против сына Карла Дураццо в самой Италии.

В качестве первого шага на этом пути, он намеревался принять из рук французского короля золотые рыцарские шпоры (а если повезет — и хорошо вооруженную армию), а затем получить из рук папы Климента неаполитанскую корону.

Но молодой король воспламеняется идеей превратить этой праздник в эпическое театральное представление, скроив его, так сказать, по лекалам сказаний о короле Артуре и Рыцарях Круглого Стола. Местом будущего праздника избран городок Сен-Дени, где расположено знаменитое аббатство, в котором хранится реликвии помазания, знамя и также находятся могилы древних королей, и по выражению Филиппа Делорма (автора последней по времени биографии нашей героини) живет «душа капетингской монархии». Время проведения — май, пора весенних праздников и игрищ, причем традиция эта восходит еще ко временам древнего язычества.

Итак, всему цвету французской аристократии велено прибыть в Сен-Дени 1 мая 1389 года, гонцы отправлены также в Англию и Германию, праздник ожидается, без громких слов, по-настоящему грандиозный. Для королевы и ее придворных дам отводятся покои в старинном аббатстве, в огромном внутреннем дворе плотники спешно возводят праздничную залу и трибуны для зрителей, которые также предстоит обтянуть зелеными и белыми тканями — соответствующим геральдическим цветам молодого короля, а стены залы украсить шелковыми с золотой нитью гобеленами. В той же гамме спешно шьются новые наряды, казначей Арнуль Бушье с привычной скрупулезностью отмечает расходы на изготовление 24 котарди для приглашенных дам, и 22 для благородных девиц. Все они шьются из зеленой с коричневым брюссельской шерстяной ткани, с подкладкой из нежно-зеленой мехеленской тафты, или соответственно, малиново-алой ткани, цвета бордосского кларета, на левом рукаве каждого из платьев требуется также вышить веточку дрока — геральдическую эмблему короля (золотом для дам, серебром — для благородных девиц), и такой же вышивкой украсить их пышные головные уборы. Впрочем, ярко-алый наряд королевы, с подкладкой из тафты зеленого цвета, далеко оставляет позади всех прочих!…

Итак, вечером, 1 мая, в субботу, при свете факелов кортеж короля и королевы в сопровождении обоих соискателей, торжественно прибывает в Сен-Дени. Королева уже на четвертом месяце беременности, причем в этот раз переносит свое положение несколько тяжело — но это не помешает ей насладиться праздником.

Оба юноши, в скромных серых одеждах, как и требуется обычаем, должны будут провести эту ночь в молитве, затем принять ванну, и утром предстать пред очи короля во время церемонии посвящения. Этот ритуал прекрасно известен, потому остановимся на нем лишь вкратце. После торжественной воскресной мессы, братья приближаются к трону, предшествуемые двумя оруженосцами, несущими в руках обнаженные мечи остриями вверх, причем на каждый меч надета пара золотых шпор. Приняв рыцарскую присягу — защищать церковь, служить своему суверену, и ограждать слабого от тирании сильного, юноши преклоняют колени, в то время как монарх поочередно легонько ударяет их по правому и левому плечу обнаженным мечом, на ноги новоиспеченных рыцарей оруженосцы надевают золотые шпоры, опоясывают юношей мечами, после чего братья подставляют шеи под удар кулаком, который должен нанести один из старых рыцарей (этот обряд, т. н. «аколада» должен служить напоминанием о равенстве и братстве, которому следует царить в рыцарской среде), и наконец, выйдя вон из церкви, садятся на коней, чтобы совершить требуемый обычаем круг. В прежние времена молодые рыцари должны были также на полном скаку пронзить копьем чучело, изображающее сарацина — однако, соблюдался ли в этот раз обычай, неизвестно.