Людовик Гиеньский, дофин не ставший королем/Глава 2. Регент при безумном отце

Материал из Wikitranslators
(Различия между версиями)
Перейти к: навигация, поиск
(На нисходящей ветви восстания)
(Мятеж)
Строка 562: Строка 562:
 
|}
 
|}
 
|}
 
|}
Наследник был вынужден молчать и подчиняться – достаточно жестокое испытание для самолюбивого юноши – надеясь лишь отомстить в полной мере, когда кабошьенское владычество наконец падет, а в падении этом уже сомневаться не приходилось. Пока же он, как можно о том судить, откровенно избегал появляться на королевском совете, заполненном бургундцами и их приспешниками, где единственным, не принадлежавшим к этой фракции, оставался старый герцог Беррийский. Однако, от него было мало толку: дядя короля слишком хорошо помнил, когда в походе против Бисетра войска монарха и дофина предали огню его замок, переполненный бесценными произведениями искусства. Судьбы своей коллекции старый герцог ставил выше, чем что-либо иное, и для их потенциальной сохранности, а также для сохранности любимого себя был готов подчиниться любой силе, заправляющей в столице страны.
+
Наследник был вынужден молчать и подчиняться — достаточно жестокое испытание для самолюбивого юноши — надеясь лишь отомстить в полной мере, когда кабошьенское владычество наконец падет, а в падении этом уже сомневаться не приходилось. Пока же он, как можно о том судить, откровенно избегал появляться на королевском совете, заполненном бургундцами и их приспешниками, где единственным, не принадлежавшим к этой фракции, оставался старый герцог Беррийский. Однако, от него было мало толку: дядя короля слишком хорошо помнил, когда в походе против Бисетра войска монарха и дофина предали огню его замок, переполненный бесценными произведениями искусства. Судьбы своей коллекции старый герцог ставил выше, чем что-либо иное, и для их потенциальной сохранности, а также для сохранности любимого себя был готов подчиниться любой силе, заправляющей в столице страны.
  
Между тем, сведения о том, что для «арманьякских» принцев не является секретом то, что на самом деле происходит в Париже, не на шутку пугали руководителей мятежа. Пытаясь справиться с этой угрозой, мясники и их приспешники объявили о начале взимания чрезвычайного налога с богатых граждан Парижа а также университетских профессоров. Вырученные таким образом деньги должны были послужить для найма солдат. [[ru.wp:Жерсон, Жан|Жан Жерсон]], профессор университета, один из самых проницательных людей своего времени, открыто воспротивился подобному произволу, в результате чего был вынужден, спасая свою жизнь прятаться в церкви, тогда как его дом был разграблен возбужденной толпой.  
+
Между тем, сведения о том, что для «арманьякских» принцев не является секретом то, что на самом деле происходит в Париже, не на шутку пугали руководителей мятежа. Пытаясь справиться с этой угрозой, мясники и их приспешники объявили о начале взимания чрезвычайного налога с богатых граждан Парижа а также университетских профессоров. Вырученные таким образом деньги должны были послужить для найма солдат. [[ru.wp:Жерсон, Жан|Жан Жерсон]], профессор университета, один из самых проницательных людей своего времени, открыто воспротивился подобному произволу, в результате чего был вынужден, спасая свою жизнь прятаться в церкви, тогда как его дом был разграблен возбужденной толпой.
  
Впрочем, эксцессы подобного сорта лишь отталкивали от кабошьенов «умеренную» часть парижских граждан, уже открыто начавшихся высказываться о необходимости примирения с королем, наследником и орлеанцами.  
+
Впрочем, эксцессы подобного сорта лишь отталкивали от кабошьенов «умеренную» часть парижских граждан, уже открыто начавшихся высказываться о необходимости примирения с королем, наследником и орлеанцами.
  
Дофину, между тем, пришлось пережить еще одно унижение. Капитан де Жаквилль, под предлогом того, что наследник престола вновь затянул танцевальную вечеринку до полуночи, 9 июля вломился к нему во дворец и накинулся на принца с упреками. Сколь о том можно судить, реальной причиной столь ревностной любви к добродетели было то, что на вечеринку (в отличие от него самого) получил приглашение сеньор де ла Тремойль, церемонимейстер герцога Бургундского, с которым Жаквилль находился в жестокой вражде. Опасаясь, что изворотливый царедворец очернит его в глазах дофина и его супруги, Жаквилль истощив свой первоначальный пыл, накинулся на своего противника, обвиняя его в том, что он сбивает принца с истинного пути и приучает к сомнительным удовольствиям.  
+
Дофину, между тем, пришлось пережить еще одно унижение. Капитан де Жаквилль, под предлогом того, что наследник престола вновь затянул танцевальную вечеринку до полуночи, 9 июля вломился к нему во дворец и накинулся на принца с упреками. Сколь о том можно судить, реальной причиной столь ревностной любви к добродетели было то, что на вечеринку (в отличие от него самого) получил приглашение сеньор де ла Тремойль, церемонимейстер герцога Бургундского, с которым Жаквилль находился в жестокой вражде. Опасаясь, что изворотливый царедворец очернит его в глазах дофина и его супруги, Жаквилль истощив свой первоначальный пыл, накинулся на своего противника, обвиняя его в том, что он сбивает принца с истинного пути и приучает к сомнительным удовольствиям.
  
Разъяренный наследник престола схватился за кинжал, и явно не совладав с собой, ударил обидчика несколько раз в грудь. К счастью, предусмотрительный бургундец, прежде чем явиться на чужой бал, под пышное придворное одеяние приспособил стальную кольчугу, так что остался совершенно невредим, зато сразу вслед за тем, не имея возможности ответить той же монетой дофину, сцепился с де ла Тремойлем, и между обоими вельможами началась откровенно плебейская драка. Кое-как вовремя прибежавшие в бальную залу стражники растащили драчунов по углам, однако, же дофин при всем при этом испытал столь жестокое нервное потрясение (а быть может, и нечто большее?) что в течение нескольких последующих дней доктора не в состоянии были остановить у него горловое кровотечение и кровавый кашель. Это был уже не первый тревожный знак, показывающий, что здоровье наследника престола оставляет желать много лучшего – на который, как водится, в пылу драки за власть (буквальной и скрытой) никто не обратил внимания.
+
Разъяренный наследник престола схватился за кинжал, и явно не совладав с собой, ударил обидчика несколько раз в грудь. К счастью, предусмотрительный бургундец, прежде чем явиться на чужой бал, под пышное придворное одеяние приспособил стальную кольчугу, так что остался совершенно невредим, зато сразу вслед за тем, не имея возможности ответить той же монетой дофину, сцепился с де ла Тремойлем, и между обоими вельможами началась откровенно плебейская драка. Кое-как вовремя прибежавшие в бальную залу стражники растащили драчунов по углам, однако, же дофин при всем при этом испытал столь жестокое нервное потрясение (а быть может, и нечто большее?) что в течение нескольких последующих дней доктора не в состоянии были остановить у него горловое кровотечение и кровавый кашель. Это был уже не первый тревожный знак, показывающий, что здоровье наследника престола оставляет желать много лучшего — на который, как водится, в пылу драки за власть (буквальной и скрытой) никто не обратил внимания.
  
Между тем, переговоры между принцами продолжались, переместившись несколько дальше от Парижа, в нормандский [[ru.wp:Вернёй-сюр-Авр|Верней]]. Лазутчики кабошьенов, сумевшие затесаться в среди прислуги при важных господах, докладывали, что «арманьяки» желают немедленно начать войну – 15 июля пугающие известия получили неожиданное подтверждение, когда у стен Этампа появился отряд из 700 латников под командованием уже знакомого нам Бурдона и отставного адмирала Франции де Бребана.  
+
Между тем, переговоры между принцами продолжались, переместившись несколько дальше от Парижа, в нормандский [[ru.wp:Вернёй-сюр-Авр|Верней]]. Лазутчики кабошьенов, сумевшие затесаться в среди прислуги при важных господах, докладывали, что «арманьяки» желают немедленно начать войну — 15 июля пугающие известия получили неожиданное подтверждение, когда у стен Этампа появился отряд из 700 латников под командованием уже знакомого нам Бурдона и отставного адмирала Франции де Бребана.
  
 
К счастью, король на короткое время пришел в себя, и в состоянии был побеседовать с дофином за закрытыми дверями, после чего приказал герцогам Беррийскому и Бургундскому отправляться на переговоры; повинуясь этому приказу, которому восставшие не посмели противоречить, старый герцог Беррийский покинул Париж 20 июля, Жан Бургундский последовал за ним на следующий день «''в послеобеденное время''», как отмечает хронист.
 
К счастью, король на короткое время пришел в себя, и в состоянии был побеседовать с дофином за закрытыми дверями, после чего приказал герцогам Беррийскому и Бургундскому отправляться на переговоры; повинуясь этому приказу, которому восставшие не посмели противоречить, старый герцог Беррийский покинул Париж 20 июля, Жан Бургундский последовал за ним на следующий день «''в послеобеденное время''», как отмечает хронист.
  
 
В отчаянной попытке остановить неизбежное, кабошьены выпустили из тюрем несколько фрейлин, схваченных в королевском дворце, однако, это запоздалое миролюбие изменить уже ничего не могло. Принцы благополучно заключили между собой соглашение, и 1 августа соответствующая бумага достигла Парижа, где была зачитана в королевском совете в присутствии короля и наследника престола. Впрочем, заседание было прервано самым неподобающим образом, когда мясники Сент-Йонн и Гуа, а также их приспешники, буквально вломились в залу, требуя для себя копии документа, ибо по их словам, ее содержание прямо касалось интересов и благополучия Парижа. Их требование в очередной раз было удовлетворено, при том, что эта запоздалая «победа» уже ничего не могла изменить.
 
В отчаянной попытке остановить неизбежное, кабошьены выпустили из тюрем несколько фрейлин, схваченных в королевском дворце, однако, это запоздалое миролюбие изменить уже ничего не могло. Принцы благополучно заключили между собой соглашение, и 1 августа соответствующая бумага достигла Парижа, где была зачитана в королевском совете в присутствии короля и наследника престола. Впрочем, заседание было прервано самым неподобающим образом, когда мясники Сент-Йонн и Гуа, а также их приспешники, буквально вломились в залу, требуя для себя копии документа, ибо по их словам, ее содержание прямо касалось интересов и благополучия Парижа. Их требование в очередной раз было удовлетворено, при том, что эта запоздалая «победа» уже ничего не могла изменить.
 +
 +
=== Мятеж не может кончиться удачей… ===
 +
Адвокат Жан Жювенель, по воспоминаниям сына, будущего автора Хроники, во главе делегации «умеренных» парижскхи граждан, 3 августа сумел добиться для себя аудиенции. Перед лицом короля, и неизменного герцога Бургундского, Жювенель настоятельно просил позволить дофину взять на себя руководство Парижем. Жан Бургундский попробовал было воспротивиться, понимая, что конец кабошьенского мятежа будет обозначать также конец его личной власти, однако, его уже никто не желал слушать.
 +
 +
Бургундец для всех становился уже «третьим лишним» — злопамятный дофин не собирался прощать ему своего вынужденного подчинения, кабошьены не желали склоняться под чьей бы то ни было властью, а король, как водится, ничего решить уже не мог. Посему, под давлением Жювенеля и его людей, личная аудиенция у наследника престола была ему позволена — один на один, без присутствия временщика.
 +
 +
Впрочем, неприсутствие Жана Бургундского вовсе не значило неприсутсвия кого-либо другого, Жювенель вспомнал, что ему пришлось общаться с дофином, стоя во дворе, тогда как его собеседник ложился грудью на подоконник с внутренней стороны, а за его спиной маячила квадратная фигура мясника Сент-Йонна. Однако, кабошьен уже ничего реально не мог решить. По совету Жювенеля и стоявшей за ним парижской старшины, дофину было рекомендовано ради успокоения страстей, на коне явиться к воротам тюрем, и своей властью приказать освободить герцогов Баварского, Барского и прочих, схваченных в первые дни восстания, после чего в их сопровождении пересечь весь город, одним своим видом успокаивая разгоряченные умы. Как и следовало ожидать, Людовик Гиеньский с готовностью согласился, и послал к временщику с приказом выдать ключи от Бастилии.
 +
 +
Поражение кабошьенов было полным и безоговорочным. Впрочем, их главари еще пытались вяло сопротивляться, запугивая народ страшными карами, которые на него обязательно обрушаться, едва в город вступят «арманьяки» — однако, это уже не производило ни малейшего впечатления.
 +
 +
4 августа 1413 года в десять чесов утра, в королевский отель Сен-Поль явились представители городского совета, капитула парижского кафедрального собора Нотр-Дам, Счетной Палаты, и наконец, Парламента, дружно присягнув на верность заключенному в [[ru.wp:Понтуаз|Понтуазе]] миру.
 +
 +
В качестве последней попытки удержать захваченное, кабошьены в свою очередь постарались пригласить как можно больше людей на [[ru.wp:Понтуазе|Гревскую площадь]], где после очередной речи предлолжили сторонникам мира отойти направо, а тем, кто продолжал поддерживать восстание — соответственно, налево. Результат столь нехарактерного для Средневековой эры способа решать вопросы изумил самих организаторов — слева осталась жалкая кучка мясников и их ближайших приспешников, тогда как огромная масса народа в полном согласии сдвинулась вправо. Карта Симона Кабоша и его присных отныне и навсегда была бита.
 +
 +
Закрепляя свою победу, наследник престола под охраной верных горожан, в сопровождении герцогов Беррийского и Бургундского (изо всех сил пытавшегося изобразить «хорошую мину при плохой игре») торжественно двинулся верхом к Лувру, где по-прежнему содержались арестованные, схваченные восставшие в его собственном и королевском дворце. Стража, получив приказ освободить узников, повиновалась без единого слова, то же самое повторилось в [[ru.wp:Малый Шатле|Шатле]], после чего епископу Парижскому был направлен письменный приказ освободить также тех, кто находился под стражей его людей.
 +
 +
Адвокат Жан Жювенель от имени наследника (здесь же присутствующего) приказал купеческому прево заменить двух эшевенов, как видно, остававшихся преданными своим прежним нанимателям. Герцог Беррийский должен был вновь получить пост «капитана» Парижа, тогда как Людовику Баварскому, только что освобожденному из тюрьму досталась Бастилия, а Эдуарду Барскому — охрана Лувского замка.

Версия 03:27, 29 декабря 2019

Людовик Гиеньский, дофин не ставший королем/Глава 1. Маленький принц "Людовик Гиеньский, дофин не ставший королем" ~ Глава 2. Регент при безумном отце
автор Zoe Lionidas
Глава 3. Соправитель




Содержание

Новый порядок

Временщик показывает свой нрав

Execution of Robert Tresilian in medieval miniature1.jpg
Казнь.
Мастер Антуана Бургундского «Казнь Роберта Трезилиана». - Жан Фруассар «Хроники» - Ms. Français 2645 238v — ок. 1470-1475 гг. - Национальная библиотека Франции, Париж

Пытаясь хоть как-то взять реванш за свое поражение, Изабо 11 ноября 1409 года заключила формальный союз с победителем, заставив его письменно присягнуть на верность своей персоне, в защиту ее прав, привилегий и статуса. В качестве соратников королевы, на том же документе поставили свои подписи король Наварры Карл Благородный, герцог Брабантский, печально знаменитый Льежский епископ Иоганн, граф Геннегаусский и наконец, брат королевы Людовик. В качестве компенсации за уступку (хотя о какой собственно уступке могла идти речь?) увертливый бургундец поспешил выиграть в этой партии следующую фигуру, определив в качестве канцлера королевы — и канцлера дофина Жана де Ньеля, преданного ему что называется, душой и телом. Мы уже встречались с этим персонажем, когда в Шартрском соборе он едва ли не силой смог вытянуть для своего господина «прощение» у Орлеанских сирот. В скором времени мы встретимся с ним снова.

Между тем, королева вновь перебралась в полюбившийся ей Мелен, как видно, чувствуя себя за высокими стенами в куда большей безопасности, чем среди вечно недовольных и переменчивых жителей Парижа. Впрочем, в столице в самом деле неспокойно — простой люд, уставший ждать реформ, которые постоянно обещаются и столь же постоянно откладываются на неопределенное время, готов взяться за оружие. Под давлением улицы, правительство вынуждено учредить особую «комиссию», состоящую, конечно же, целиком из ставленников Бургундской партии, должную утвердить важнейшие пункты для будущего изменения законодательства. Один из членов этой комиссии со временем приобретет зловещую славу: Пьер Кошон, судья и палач Орлеанской Девы.

Пока что комиссия неспешно ведет свою работу, результатом которой является лишение членов противоположной партии выплат и жалования (отставка крупных чиновников всегда встречается народом с благожелательностью!) бургундец продолжает «наводить порядок» в столице, избавляясь от всех, по его мнению несогласных или представляющих угрозу. Следующим козлом отпущения для «нового» правления становится Жан де Монтегю, великий мэтр д’отель короля, в прежние времена — член совета министров при молодом монархе (т. н. «мармузетов»). Надо сказать, что до начала своей болезни, король в самом деле всерьез задумывался над реформой налогового законодательства, в чем «мармузеты» согласно ему помогали. Из начинания этого, к сожалению, ничего не вышло, так как королевские дяди, принявшие власть при племяннике, впавшем в буйное помешательство, разогнали «мармузетов», и жизнь продолжалась по-старинке.

Однако, деятельный и умный Жан де Монтегю, как видно, продолжал вызывать опасения у новой власти, и Жан Бургундский предпочел разделаться с ним рукой палача. Короля и королеву, как водится, поставили перед свершившимся фактом, и несмотря на удивление первого, и возмущение второй, ситуацию вспять было уже не повернуть. Зато впервые против герцога Бургундского начала роптать парижская улица — Монтегю пользовался в городе немалым авторитетом. Жан Бесстрашный, все еще не чувствуя себя достаточно уверенно в кресле временщика, желая умиротворить хотя бы партию короля, распорядился, чтобы имущество казненного перешло наследнику престола. Для нового хозяина Франции в самом деле, не было критично обладание парой-тройкой дополнительных особняков, и несколькими тысячами золотых экю. Власть могла обеспечить ему любые средства, притом, что в обратную сторону данное отношение не действовало. Но, так или иначе, волну удалось сбить, возмущение на время улеглось.

10 января следующего 1410 года, наследнику исполнялось 13 лет — возраст совершеннолетия королей. Отныне, в согласии с вековым обычаем, юноша должен был из-под женской опеки перейти под патронат мужчин, чтобы в нужный момент быть полностью готовым взять в свои руки власть над королевством и его людьми.

К этому же моменту, герцог Бургундский, как видно, все еще чувствуя непрочность положения своей дочери в качестве дофины Франции настоял на том, чтобы «новобрачные» наконец-то провели вместе ночь. Вряд ли это добавило у дофина любви к тестю и супруге, с которой даже спать ему приходилось по приказу. Впрочем, пока еще он продолжал держать свои чувства в узде.

Трудный вопрос опеки

Christine de Pisan and Queen Isabeau (2) cropped.jpg
Неудачливая интриганка - мать дофина, Изабелла Баварская.
Неизвестный художник «Дарение книги» (фрагмент). - «Книга королевы» - Harley 4431 f. 3 — ок. 1410-1414 гг. - Британская библиотека, Лондон

Между тем, королева, прекрасно понимая, что временщик попытается добиться опеки над дофином, и тем самым окончательно (хотя бы для внешнего наблюдателя) придать узурпации видимость «законного правления», решила взять ситуацию в свои руки. Воспользовавшись для того предрождественским заседанием королевского совета, как всегда, очень людным, а также присутствием короля, в это время очень кстати переживавшему очередной период просветления, королева приказала доставить дофина в Венсенский замок и прежде всего препроводила его к отцу.

Объявив королю, что ей самой не всегда будет под силу «присутствовать там, где это необходимо», она вполне здраво настаивала на том, чтобы утвердить в качестве наставника для юного дофина одного или нескольких умудренных опытом людей. Король, столь же ожидаемо, попытался назначить для того герцогов Беррийского и Бургундского — понимая, что временщик не позволит обойти себя в этом назначении, и как видимо, пытаясь в качестве противовеса его влиянию использовать умного и опытного человека, как всем было известно, немало сделавшего для того, чтобы обезопасить государство от угрозы гражданской войны.

Однако, замысел короля и королевы, если таковой действительно существовал, потерпел неудачу, так как Жан Беррийский отказался наотрез от предложенной ему чести, ссылаясь на свой в самом деле уже преклонный возраст. Взамен того, старый герцог настоятельно просил целиком и полностью передать опеку над дофином «молодому, крепкому и могущественному» герцогу Бургундскому. Сколь можно судить с позиций нашего времени Жан Беррийский совершил обычную ошибку: пытаясь задобрить агрессора, он лишь возбудил у того дополнительный аппетит, и желание добиться еще больших высот.

Впрочем, королева, как видно, не слишком довольная подобным поворотом событий, также добилась от супруга письменного подтверждения, что ее власть касательно «прерогатив, чести, властных полномочий, финансового статуса, высшего положения, прав, а также доходов» ни в коем случае не будет ущемлена. Хранителями прав королевы должны были отныне выступить король Наваррский, а также герцоги и графы, присутствовавшие на совете, и торжественно присягнувшие в верности принятому постановлению.

От наследника престола также потребовалась торжественная клятва — питать любовь и беспрекословно повиноваться матери. Более того, король пожелал, чтобы его собственные распоряжения, могущие войти в противоречия только что принятому постановлению (а попросту говоря — подписанные обычным путем, во время приступа безумия по ходатайству того или иного изворотливого временщика), будут считаться недействительными и не смогут получить санкцию канцлера.

Желая закрепить достигнутое, королева также добилась того, что ее брат, Людовик Баварский, также должен был получить место при наследнике престола, право по собственному желанию присутствовать в королевском совете, жалование в 12 тыс. франков годовых из казны наследника престола, по все время, сколь он оставался бы на соответствующей службе. Подтверждая собственное постановление от 8 мая 1408 года, король требовал от шурина постоянно жить в резиденции дофина, в покоях, непосредственно примыкающих к покоям племянника, и управлять его придворным штатом, конечно же, оставаясь в том подотчетным королеве и ему самому. Брату королевы также было позволено принимать и увольнять для дофина придворных и слуг — однако, для подобных действий требовалось из раза в раз согласие августейших персон. После того, как затянувшееся заседание подошло к концу, королева предпочла перебраться в сильно укрепленный Венсенский замок, обычным образом, захватив с собой сына.

Два дня спустя, они вернуться в Париж, и будут присутствовать на заседании Парламента в последний день 1409 года, где король еще раз подтвердил уже принятые распоряжения, а также подкрепил их дополнительным ордонансом, позволявшим дофину отныне в отсутствие короля и королевы собирать королевский совет, в обязательном порядке приглашая к участию королей Сицилии и Наварры, а также герцогов Беррийского, Бургундского, Брабантского, Бурбонского и Баварского (если, конечно же, в искомое время они будут обретаться в столице), а также канцлера Франции и советников в том количестве, в каком ему заблагорассудится. Решения на совете должны были в этом случае приниматься большинством голосов, и — если дело касалось рутинных вопросов управления — исполняться незамедлительно без королевской санкции. В случае, если решение выносилось по вопросу, требующему личной санкции короля, следовало дождаться таковой . Однако, если ситуация никоим образом не терпела отлагательства, дофин имел право принять ответственность на себя. По завершении заседания, королева вновь уехала прочь, а наследник — как совершеннолетний и готовый начать действовать в соответствии с этим, предпочел остаться в городе.

Временщик и собственный двор и штат дофина

Entrée d'Isabeau de Bavière dans Paris.jpeg
На этой миниатюре, изображающей въезд в Париж королевы Изабеллы, за воротами видны острые шпили и башни королевского дворца Сен-Поль и Гиеньского отеля - резиденции дофина (до настоящего времени не сохранились)..
Филипп де Мазероль (предположительно) «Торжественный въезд королевы Изабеллы в Париж 22 августа 1389 года». - ок. 1470-1472 гг. - Жан Фруассар «Хроники». - Harley 4379, f. 3 - Британская библиотека. - Лондон.

В понятиях того времени, Людовик уже полагался человеком взрослым и способным отвечать за себя, и потому, среди прочего, оставив «детский» особняк на улице Пети-Мюск, ему следовало перебраться в свой собственный дворец (или как тогда говорили «отель»), представлявший собой одно из множества зданий, входивших в общий ансамбль королевского квартала Сен-Поль. Здесь также располагались дворцы короля и королевы, примыкающие к ним более скромные дома для королевских детей и придворных, церкви, огромные сады, к которым королева питала особенную слабость, и наконец, многочисленные службы.

Собственный двор дофина в этом отношении мало отличался от дворов отца и матери, уступая им разве что размерами. Итак, дофину полагался дворец, разделавшийся на «внутренние» или «спальные» покои, которыми должны были ведать кастеляны и спальники при его персоне, парадные покои, и наконец, многочисленные службы, которыми ведали особые чиновники, ответственные за обстановку и снабжение дворца в достаточной мере дровами в зимнее время. «Хлебная служба», как следует из ее наименования, ведала всем, что касалось герцогского стола, и отвечала за поставки хлеба, соли, а также скатертей и салфеток. К ней прилагались на правах вспомогательных служб винный погреб, кухня, «фруктовая служба», представлявшая собой кладовую для хранения фруктов, дорогих специй и не менее дорогих свечей. Особняком стояла конюшня, и наконец, часовня, должная печься о спасении души самого герцога, его семьи и придворных. Всем вышеперечисленным руководили специально для того назначенные чиновники, носившие звание мэтр д‘отелей дофина.

Финансами дофина ведала достаточно сложная и разветвленная бухгалтерия, также разбивавшаяся на несколько отделов. Таковыми были казначейство, исполнявшее роль управления и связи, денежная палата, должная оплачивать ежедневные расходы на содержание отеля и прислуги, монетная служба, в ответственность которой входила оплата гардероба дофина и его супруги, а также мебель и предметы роскоши. Конная служба, как несложно догадаться, ведала конями, служащими конюшни, возками для герцогини, подковами, уздечками и т. д. Ларцовая служба в свою очередь ведала драгоценностями хозяев дома, а также деньгами для карманных трат, винная служба — винным погребом, милостынная служба распоряжалась деньгами, которые герцог время от времени должен был раздавать или приказывать раздавать нищим ради спасения своей души а также использовать для пожертвований церквам и монастырям.

Важнейшими служащими в этом разветвленном и достаточно сложном в управлении хозяйством были советники при особе дофина, его личный канцлер, кастеляны, мэтр д‘отели (под командованием великого мэтр д‘отеля). Вступив в должность официального опекуна, Жан Бесстрашный, конечно же, не мог не озаботиться тем, чтобы окружить дофина проверенными и преданными ему лично людьми. Впрочем, действовал он достаточно осторожно, и если так можно выразиться, деликатно, чтобы не возбудить гнев своего вспыльчивого подопечного, как раз начинавшего входить во вкус взрослой и независимой жизни.

Итак, при новом опекуне на посту главного кастеляна Карла де ла Ривьера, графа де Даммартен, сменил бургундец Гильом де Вьенн, сеньор де Сен-Жорж. О том, насколько бургундец высоко ценил преданность и исполнительность этого человека, можно судить по тому факту, что он единственный получал при герцогском дворе жалование в 3 тыс. ливров, тогда как прочим его коллегам приходилось довольствоваться 500. Кроме того, в качестве советника и кастеляна к дофину был приставлен Давид, сеньор де Рабюр, Жан Пиош, в качестве мэтр д‘отеля, и наконец, Жан Шатильон, сын адмирала Франции, также получивший должность кастеляна. Оговоримся, что в последнем случае связь этого важного чиновника с бургундским домом остается под вопросом, однако, во всех прочих, сомневаться не приходится.

Все прочие служащие благополучно сохранили свои места, или же отделались перемещением на более низкую должность, в частности, великий мэтр д‘отель дофина Робер, сеньор де Буассе, превратился в одного из советников, тогда как его сыновья Колар и Жан (как видно, в качестве компенсации) получили назначения стольником, должным разрезать мясо для своего господина и госпожи, и соответственно, кастеляном.

Что касается финансового ведомства, не тронув рядовых его служащих (пусть часть из них можно было вполне заподозрить в про-орлеанистких настроениях) Жан Бесстрашный озаботился тем, чтобы начальство нам ними уже в октябре 1409 года получил бургундец Пьер де Фонтене, он же, в качестве великого мэтр д‘отеля короля и королевы отныне должен был держать в руках все финансы страны, позволяя, таким образом, своему благодетелю распоряжаться ими по собственному усмотрению.

Кроме того, внимания к себе требовало Дофине — по обычаю, суверенное владение наследника престола. Будучи несовершеннолетним, Людовик не имел права осуществлять свои полномочия, и управление над провинцией находилось в руках наместника, Гильома де Лер, получившего этот пост непосредственно от короля Франции. Однако, этот исполнительный служака начинал свою карьеру в качестве великого мэтр д‘отеля Людовика Орлеанского, и посему, Жан Бесстрашный счел его ненадежным, и 8 января нового, 1410 года при формальном «согласии» короля, как обычно, не понимающего, что происходит вокруг, счел за лучшее заменить его на преданного ему лично Ренье По. Закончив все кадровые перестановки, временщик мог спокойно вздохнуть, отныне король, королева и дофин полностью находились в его руках.

Арманьяки против бургундцев

Противостояние

Les Très Riches Heures du duc de Berry avril1.png
Миниатюра, предположительно изображающая обручение Карла и Бонны. С этого брака начался мятеж..
Жан Лимбург (предположительно) «Апрель». — ок. 1412-1416 гг. — «Великолепный часослов герцога Беррийского». - Ms. 65, fol.4. — Музей Конде. — Шантильи, Франция.

22 января 1410 года наследнику престола исполнилось 14 лет, в ознаменование столь торжественного события, шестью днями позднее на заседании королевского совета, где вместе с дофином присутствовали короли Сицилии и Наварры, а также герцоги Беррийский, Бургундский, Брабантский, маркиз дю Пон, сеньоры д‘Омон и де Савуази и множество придворных более низкого ранга, король официально объявил наследника полноправным наместником Дофине и Гиени, с одной только оговоркой, что старый герцог Беррийский должен был также полагаться пожизненным наместником Гиени (к слову заметим — чисто номинальным, так как Гиень продолжала оставаться в руках у англичан).

Этот последний, и вслед за ним младший по возрасту королевский дядя — Людовик Бурбонский, чем далее, тем больше ожесточались против победителя, который в упоении своим триумфом, как и следовало ожидать, забыл об осторожности, и попросту вычеркнул обоих герцогов из состава королевского совета, в котором отныне заседали исключительно бургундцы или перебежчики, примкнувшие к бургундской партии.

Реакция не заставила себя ждать: 15 апреля Жан Беррийский встретился с молодым герцогом Орлеанским, после чего подписал с ним и прочими членами орлеанистской партии наступательный и оборонительный договор, направленный против временщика. Ситуация для самонадеянного бургундца дополнительно осложнялась тем, что во главе орлеанских войск встал талантливый и амбициозный граф Бернар д‘Арманьяк, в случае успеха метивший на место бургундца в управлении государством. Закрепляя связь с Орлеанским домом Арманьяк поспешил выдать свою дочь Бонну за молодого Карла Орлеанского, незадолго до того овдовевшего.

Таким образом, против самонадеянного бургундца складывалась серьезная коалиция. Впрочем, отдать должное Жану Бесстрашному — он постоянно оставался начеку, и в скором времени узнав о происходящем, также принялся спешно собирать войска, требуя поддержки от своих вассалов и многочисленных родственников: графов Генегаусского, Намюрского, Клевского, и наконец, весьма ему обязанного принца-епископа Иоганна Льежского. Спешный сбор войск начался в мае, причем населению было, как водится, объяснено, что все происходящее есть ответ на некую английскую угрозу.

Со своей стороны, герцог Беррийский во главе столь же спешно собранных сил, в июне 1410 года встал лагерем в Пуатье. Король в этот достаточно тревожный момент, как водится, весьма не вовремя, опять погрузился в сумеречное состояние, и вся ответственность по урегулированию кризиса легла на плечи его супруги и юного дофина, совершенно не готовых к подобному повороту дела.

В мае и июне 1410 года несколько спешно проведенных собраний королевского совета, на которых «председательствовал» дофин (тогда как королева продолжала оставаться Мелене), так и не смогли представить хоть сколько-нибудь адекватный способ действий. К счастью, оба противника также не спешили вступать в открытое противодействие. Пока что все сводилось к мелким стычкам и мародерству солдат Арманьяка, не щадивших ни своих ни чужих. Герцог Беррийский из своего штаба в Пуатье категорически требовал для себя и своих соратников встречи с королем, во время которой обещал изложить все свои жалобы и требования, о чем, как и следовало ожидать, герцог Бургундский не хотел даже слышать.

Наконец, 15 июля, придя в себя, король уже своей волей потребовал от мятежников распустить войска и удалиться восвояси, за что обещал им полное прощение. Жан Беррийский отказался подчиниться (как обычно, в качестве отговорки в подобных случаях было то, что король «не сам» отдает соответствующие приказы). Война нервов продолжалась, 7 августа король отправил гонцов к своим вассалам и крупнейших городам, категорически запрещая кому-либо присоединяться к Жиенской Лиге, как отныне стали именовать мятежные войска (по имени города, где между новыми союзниками был подписан договор о «дружбе».) Послания эти, как и следовало ожидать, никакого действия не возымели, за исключением того, что Жан Беррийский согласился встретиться с посланцами короля. Встреча произошла 18 августа в Пуатье, причем, Жанна Беррийского представлял его канцлер — архиепископ Бурга, а короля (точнее, герцога Бургундского) — граф де Тиньонвилль. Дело, впрочем, осталось на точке замерзания, так как обе стороны никоим образом не желали поступиться своими требованиями.

Затишье перед бурей

Royal 15 E I f. 69v Council of war.png
Военный совет. Судя по всему, Жиенская лига выглядела сходным образом..
Мастер Фламандского Боэция и его ученики «Военный совет». — ок. 1479-1480 гг. — Уильям из Тайра «Истории о делах заморских». - Royal 15 E I f. 69v. — Британская библиотека. — Лондон.

9 августа 1410 года посланец «скакавший без отдыха ночь напролет» доставил в Париж ответ Жана Беррийского, после чего король решил действовать безотлагательно. Врменщику было выплачено из казны 120 тыс. франков, должных быть израсходованными на сбор воинских отрядов и еще 10 тыс. «за великую, благородную и достойную службу и приятность» доставленную королю.

28 августа королевским указом всех прямые вассалы короны, а также ополчения городов должны были взяться за оружие, чтобы дать достойный отпор мятежным «арманьякам», днем сбора войск было объявлено 15 сентября.

Неизвестно с точностью, действительно ли монарх (читай — герцог Бургундский) планировал начать полноценные военные действия, или же речь шла больше о демонстрации, должной напугать и деморализовать противника, однако, Жиенская Лига отнюдь не собиралась пугаться, и тем более складывать оружие. В своем ответном письме ее члены объявляли королевский ордонанс подложным, якобы составленным и опубликованным без ведома на то Карла VI.

Стремясь опровергнуть столь явную клевету, монарх подтвердил свое постановление на очереденом заседании Большого Совета, 30 августа, в присутствии наследника престола, Карла Наваррского, герцога Бургундского и прочего немалого собрания аристократов королевства. Лига ответила очередным письмом от 2 сентября, причем кроме собственно короля, копии его были направлены во все крупные города. Письмо требовало для членов Лиги аудиенции перед королевской персоной, где им была бы дана возможность «смиренно» предоставить ему доказательства гибельности политического курса, проводимого герцогом Бургундским — в первую очередь для самого монарха и его наследника. Желая наглядным образом подкрепить свои требования, к сентября войско «арманьяков» перебазировалось из Тура, где обреталось в последнее время поближе к столице — в Шартр.

Между тем, в переговоры с мятежниками вступила королева, перебравшая для этого в замок Маркусси, поближе к их нынешнему лагерю. Впрочем, Изабо, менее всего была настроена слушать какие-либо требования и тем более на них отвечать. Мягкотелая королева, конечно же, не слишком любила герцога Бургундского, но покой и безопасность своего семейства ставила куда выше любых политических дрязг. Посему, ежели для сохранения таковых бургундца приходилось терпеть у власти — значит так тому следовало и быть, а всем прочим — подчиниться силе и неизбежности, хотя бы на данный момент времени.

Как и следовало ожидать, «арманьяки» с подобной постановкой вопроса были категорически не согласны. Посему, после того, как его супруга возвратилась в Париж, что называется, с пустыми руками, король приказал взять из аббатства Сен-Дени Орифламму — знамя французской монархии, всем своим видом давая понять, что собирается вести бескомпромиссную войну до полного подчинения мятежников. Неизвестно, питал ли монарх в самом деле подобные намерения, или это была очередная попытка запугать противника — хронисты несколько разнятся между собой в оценке — однако, к счастью, на сей раз походу состояться не было суждено.

В ссору слишком уж расходившихся принцев неожиданно вмешалась третья сила: Парижский университет. Его ректор и сопровождающие доктора, весьма вовремя потребовавшие свидания с королем (его представил канцлер Франции Арно де Корби), настоятельно потребовали прекратить противостояние, так как в Париже начинал сказываться недостаток продовольствия. Удивительного в том не было, «арманьяки», желая принудить противника к сдаче, попросту перекрыли главные дороги, по которым шло снабжение столицы. В случае отказа, университет угрожал покинуть столицу. Угроза, как видно, оказалась действенной, так как Арно сумел не без труда уговорить рассерженных докторов подождать в течение следующего дня, после чего обязался доставить им ответ монарха.

В этот следующий день, 30 августа, очередное заседание королевского совета во главе с самим монархом, состоявшееся в «зеленых покоях» Большого Дворца, где уже привычно присутствовал наследник, герцоги Бургундский и Брабантский, а также представители Университета, на этот раз сумело добиться перемирия между враждующими партиями. Судя по всему, причиной тому было, что наступавшая осень ознаменовалась слякотью и дождями — в подобных случаях военные действия привычно откладывались до наступления теплой погоды; кроме того, затянувшееся противостояние основательно опустошило сундуки обеих партий. В этом случае требовалась передышка, и посему собрание с благожелательностью выслушало речь короля Наваррского, предложившего обоим принцам вернуться в свои владения и не появляться в Париже без специального на то королевского распоряжения. Чтобы успокоить начавшееся брожение умов в самой столице, предлагалось снизить налоги, вернуть долги короны парижанам, а также ввести в правительство «разумных людей всех состояний».

Война разгорается

Charles Ier d'Orléans.jpg
Карл Орлеанский,виновник новой войны. - Неизвестный художник «Карл Орлеанский». - Жиль Гобе «Cтатут, ордонансы и гербовник Ордена Золотого Руна». - ок. 1473 г. - no. A 27, ff. 86 - Сокровищница Ордена Золотого Руна. - Брюссель, Бельгия.

Герцог Бургундский счел для себя за лучшее согласиться, после чего королевский посланец доставил решение совета Жану Беррийскому, который немедля потребовал для себя «достойного» места в новом правительстве. Переговоры затянулись на следующие два месяца, после чего 1 ноября Жан Беррийский подтвердил свое участие в Лиге 1 ноября текущего года, обязавшись перед всеми (за исключением осторожного герцога Бретонского, который предпочел не искушать судьбу), поддержать их в войне против бургундца в любой нужный для того момент, и получив от них ответные клятвы. Кроме того, участникам Лиги было запрещено вести сепаратные переговоры с врагом без ведома всех прочих — и несмотря на столь воинственные заявления, уже на следующий день было объявлено о наступлении долгожданного мира.

Этот «мир, подписанный в Бисетре», как и следовало ожидать, оказался весьма недолговечным. Однако, сейчас никто не хотел об этом даже думать. В соответствии с буквой достигнутого договора, все принцы крови за исключением Пьера Наваррского, носившего титул графа де Мортень, должны были разъехаться по своим владениям и не появляться при дворе без приглашения короля. Вплоть до Пасхи 1412 года герцогам Беррийскому и Бургундскому было запрещено поминать друг друга «поносными словами», приглашать ко двору их должны были одновременно и появляться во дворце обоим противникам также следовало вместе. Обновленное правительство должно было быть составлено из людей, не принадлежавших ни к одному из враждующих кланов, тогда как оба герцога имели право ввести в него равное количество свои представителей. Опеку над дофином оба герцога также должны были осуществлять совместно, тогда как король со своей стороны объявил о всеобщей амнистии и забвении прошлого.

Как и следовало ожидать, забвение оказалось недолгим. Герцог Беррийский по каким-то своим причинам отнюдь не горел желанием осуществлять обязанности опекуна, и по общему согласию уступил свою «долю» бургундцу Гильоме де Вьенну, сеньору де Сен-Жорж, который с этого времени становился при особе дофина представителем обеих враждующих партий. Судя по всему, Жан Бесстрашный в этот момент упустил совершенно реальную возможность переманить на свою сторону старого герцога, почти готового предать своих союзников в обмен на теплое место в новом правительстве. Самонадеянность вновь сыграла с бургундцем плохую шутку, впрочем, другая сторона в тот же момент совершила серьезный промах.

Неизвестно, догадался ли Карл Орлеанский о том, что его старший союзник задумывает предательство, или у юноши попросту сдали нервы, и затяжные и бессмысленные интриги, отнюдь не ведущие к главной по его мнению цели — наказанию убийц его отца — окончательно опротивели этой прямолинейной натуре, однако, 30 января нового 1411 года, в руках у орлеанцев оказался Жан де Круа, фаворит Бургундского герцога, схваченный во время путешествия. Благополучно игнорируя недовольство Жана Беррийского и его неоднократные требования передать ему пленника, молодой Карл приказал бросить бургундца в тюрьму и подвергнуть его пытке, требуя признания вины в убийстве Людовика Орлеанского. Лучшего повода для Жана Бургундского нечего было и желать, так что несмотря на очередной королевский указ (от 28 января) подтвердивший прежние установления, запрещающие обоим противникам возобновлять военные действия, бургундец сумел без труда обойти это препятствие и добиться от короля очередного ордонанса, дававшего ему разрешение защищать монархию от «англичан и прочих врагов и злонамеренных личностей, кем бы ни были таковые». Имя Карла Орлеанского при этом не упоминалось, однако, ни для кого (кроме самого короля, вероятно) не было секретом, против кого формируется новая армия.

Жан Бургундский открыто обвинял своих противников в нарушении условий мира, те отвечали ему той же монетой, коротко говоря, противостояние с наступлением весны возобновилось с новой силой. Королева металась между враждующими партиями, пытаясь уговорить Жана Беррийского вместе с ней вернуться в Париж, однако, тот, как видно понимая, что его затея с сепаратным миром не будет иметь успеха, уклонился под благовидным предлогом: королевский ордонанс запрещал ему появляться в городе!

Летом 1411 года «арманьяки» заняли Руа в Пикардии, и водворили верные им гарнизоны в близлежащие замки. 1 сентября очередное заседание королевского совета, на сей раз под председательством наследника, предписало бургундцу собирать «латников и стрелков» для защиты королевской чести. Впрочем, имя Карла Орлеанского вновь не называлось; судя по всему, правительство опасалось перейти черту, за которой раскол государства стал бы уже неотвратимым. Жан Бургундский в это время был занят делом, которое всех прочих представителей знати, скорее всего бы немало озадачило: принц крови и ближайший родственник самого короля налаживал дружеские отношения с парижскими мясниками.

В преддверии мятежа

До начала возмущения осталось немного

Bouche12.jpg
Парижские мясники - главная сила будущего восстания. - Неизвестный художник «Забой скота и торговля мясом». - Ибн-Бутлан «Tacuinum Sanitatis». - XV в. - Latin 9333, f. 71v - Национальная библиотека Франции, Париж.

Надо сказать, что мясной цех был одним из самых богатых. Его возглавляли три семьи, прибравшие к рукам всю торговлю мясом в 200-тысячной столице: Гуа, Сент-Йонн и Тибер, причем в подчинении их была целая армия рядовых мясников, их подмастерьев и т. н. «живодеров» — людей, в чьи обязанности входил забой и сдирание шкур с убитых животных. Надо сказать, что несмотря на богатство и определенное влияние, цех мясников не пользовался популярностью в среде парижан, кровавое и грязное ремесло вызывало омерзение в среде утонченных представителей «старших цехов» — ювелиров, меховщиков и текстильщиков, посему, путь к высшим должностям и соответствующим тому почестям для мясников традиционно был закрыт.

Именно эту немалую силу герцог Бургундский пытался призвать себе на помощь, заводя дружбу с руководителями цеха, и даря им (тайно, конечно), бочки дорогого бонского вина. Посему, 10 сентября наследнику, в очередной раз председательствующему в совете надлежало впервые встретиться с братьями Гуа, которые доставили в совет очередное послание содержащее жалобы и требования парижан, более всего желавших положить конец очередному витку военных действий. Пока что наследник вряд ли обратил особое внимание на грубых мясников, пусть для столь важной миссии надевших свое лучшее платье. В будущем ему придется вновь столкнуться с ними, и забегая в перед, скажем, что встреча эта станет для него жестоким испытанием.

Пока же, молодой принц, желая показать себя милостивым по отношению к своему народу, ответил им двумя ордонансами, в первом из которых народу Парижа даровалась свобода собраний, второй распоряжался о назначении троих представителей короны для охраны общественного порядка в столице: этими представителями должны были выступить Антуан де Краон, Давид Де Рамбюр и Ангерран де Бурнонвилль.

Впрочем, уже на следующий день, как видно не без стараний временщика, было объявлено, что все имущество «мятежников» конфискуется в пользу казны, а сами они лишаются всех должностей и прерогатив. Жертвами нового постановления немедля стали братья давно покойного Жана де Монтагю — Жан, архиепископ Сансский, и Жирар, епископ Парижский, изгнанные из своих епархий. Сеньор д’Анже, заподозренный в симпатиях к орлеанской партии лишился поста начальника королевских арбалетчиков (на его место были назначены де Рабюр и Лонгруа, оба, как того и следовало ожидать, сторонники Жана Бургундского). Своего места лишился также коннетабль Франции д’Альбре, причем на освободившийся пост Жан Бесстрашный поспешил утвердить своего прямого вассала — графа де Сен-Поль. Один из мэтр д’отелей наследника — Ангерран де Маркуанье, лишился поста королевского наместника г. Мелена, однако, сумел сохранить за собой должность при дворе наследника престола, на которой будет оставаться в течение следующих двух лет.

Сентябрь все того же неспокойного 1411 года принес нашему герою новую власть и новую ответственность: в течение осени отец не приходил в себя и хочешь-не хочешь юному Людовику приходилось решать вопросы первостатейной важности. Вплоть до зимы, раз за разом собирая королевский совет, кроме неизбежного временщика (вернувшегося в октябре после достаточно долгого отсутствия) и его людей дофин с упорством приглашал к участию скрытых и явных врагов Жана Бесстрашного — что не могло остаться незамеченным и не вызвать определенную тревогу.

Как сейчас принято говорить «информации к размышлению» добавил вроде бы незаметный случай, когда от имени парижан перед дофином предстал мясник Томá Гуа, подавший прошение, согласно которому предлагалось изгнать прочь всех слуг и придворных герцогов Беррийского и Орлеанского. Вместо того, чтобы дать немедленный, и конечно же, положительный, ответ, какого ждала от него бургундская партия, дофин в течение многих дней «колебался» и «думал», пока наконец, под давлением обстоятельств, не утвердил своей подписью уже готовое решение.

Война возобновляется

Fol 8.png
Атака на мост Сен-Клу
Неизвестный художник «Захват моста Сен-Клу». — Марсиаль Оверньский «Вигилии на смерть короля Карла VII». - ок. 1477-1484 гг. - Français 5054, fol. 8r. - Национальная библиотека Франции, Париж.

Бургундский герцог, между тем, собрав вокруг себя внушительные силы, захватил у «арманьяков» Нель, Ам и Руа, после чего 26 сентября ускоренным маршем, через Перон и Аррас отправился на встречу с английскими послами. В авантюрном мозгу временщика уже выстраивалась восхитительная комбинация: отдать свою младшую дочь Анну в жены английскому наследнику, и через посредство обеих королев со временем прибрать к рукам всю политику обеих крупнейших стран Европы. Идея обернется полным провалом — но обо всем по порядку. Пока что англичане отнеслись к столь неожиданному предложению с достаточной приязнью, но дипломатия тех времен не отличалась скоростью, а многочисленные детали требовали обсуждения и согласования… однако процесс был начат! Английские послы под руководством графа Арунделя, прибывшие в Аррас 3 октября, в качестве секретной миссии должны были уговорить бургундца в обмен на свою помощь позволить им удержать и расширить владения в Гиени.

В тот же день, в очередной раз председательствуя в королевском совете, дофин поставил свою подпись под документом, ставящим «арманьяков» вне закона как мятежников, посягающим на прерогативы королей и целостность страны. Имущество приверженцев этой партии (за исключением тех, кто принес соответствующее покаяние и получил от короля официальное прощение своим прежним грехам) отныне полагалось конфискованным, «верные» французы получили право безнаказанно расправляться с ними. С точки зрения нашего века, подобное решение, играющее на руку исключительно Жану Бургундскому скорее следует полагать серьезным тактическим промахом: вместо того, чтобы миром разрешить противоречия, подобный приказ лишь углублял противостояние, по сути дела, разделяя страну на открыто ненавидящие друг друга фракции.

Наблюдательный юноша не мог не отдавать себе отчет, как постепенно, и при том совершенно определенно возрастает его авторитет среди жителей Парижа, и что в конце предыдущего, 1410 года жители Турне, желая быть «представленными» дофину дали одному из его трубачей внушительную взятку, а 18 декабря текущего года доктора Парижского университета, столь гордые собственной независимостью сочли за лучшее официально отблагодарить наследника престола «за доброе его участие». Также он не мог не видеть, что королева, постепенно отдаляясь от политических дел, полагает на него свою надежду на будущее — возмужав и взяв в свои руки власть, именно дофин и никто другой должен был навести порядок в королевстве, призвав к порядку не в меру разгулявшихся принцев.

Надо сказать, что орлеанисткая партия также не теряла времени зря. Все в тот же полный событиями день, 3 октября 1411 граф Арманьяк со своими присными начали осаду старинного аббатства Сен-Дени — почитаемого монастыря и усыпальницы королей Франции. Впрочем, орлеанистов привел туда отнюдь не пиетит, а информация, что в подвалах аббатства хранится часть личной казны королевы, которую эта скуповатая женщина предпочла разделить для сохранности на части и распределить свои накопления среди нескольких лично верных ей дворян и монахов, среди которых оказался и сен-денийский аббат. Впрочем, на требование выдать казну (в которой постоянно нуждающийся в деньгах Арманьяк видел средство хотя бы частично погасить долг перед своими солдатами), аббат ответил категорическим отказом, требуя, чтобы ему был для того предоставлен приказ, заверенный подписями королевы и дофина. Арманьяк, посчитав, что формальности в достаточной мере соблюдены, ответствовал ему, что «необходимость выше закона», после чего на глазах у беспомощно наблюдающих монахов, солдатня с помощью топоров высадила дубовые двери, и звонкая монета, драгоценности короны, и наконец, золотая и серебряная посуда разошлись по рукам.

Вскоре после того, посредством предательства был занят стратегически важный мост Сен-Клу, так что Жану Бургундскому, спешно выступившему в поход из Арраса 9 октября 1411 года оставалось срочно менять свои планы, чтобы разрешать заново возникшую тревожную для него ситуацию.

Дофин, 14 октября, отнюдь не теряя времени официально приказал королевскому прево Парижа объявить созыв ополчения. Кроме того, к длинному списку «мятежников» было добавлено имя Жана Беррийского, причем изначальную «забывчивость» правительства задним числом объяснили тем, что дофин ранее всего лишь «подозревал» старого герцога в измене, и окончательно утвердился в своих подозрениях благодаря нескольким перехваченным письмам. Впрочем, старый герцог, как видно, еще какое-то время оставался в неведении, касательно произошедшего, так как в тот же день, 14 октября перед королевским советом предстал его посол с жалобами на грабежи и притеснения, творимые подданным своего господина. Жалоба, как и следовало ожидать, осталась без внимания.

Между тем, «арманьяки» категорически отказывались признать себя «мятежниками», но наоборот заверяли любого, кто желал их слушать, что взялись за оружие исключительно для того, чтобы освободить французскую монархию от тирании герцога Бургундского и вернуть ей утерянное достоинство, а ввиду того, что единственная для того возможностью было поддержать Карла Орлеанского, они приняли его сторону!

Все в тот же день, 9 октября (невероятная скорость для тех времен!) сеньор де Анге и вместе с тем 23 дворянина подписали и передали королевскому совету и Университету Парижа письмо с подобным содержанием, которое, как и следовало ожидать, было благополучно проигнорировано.

Битва за центральную Францию

Les Très Riches Heures du duc de Berry aout.png
Этампский замок, который до последнего будет отстаивать Луи де Буа-Бурдон..
Жан Лимбург (предположительно) «Август» (фрагмент). — ок. 1412-1416 гг. — «Великолепный часослов герцога Беррийского». - Ms. 65, fol.8v. — Музей Конде. — Шантильи, Франция.

Между тем, 22 октября старый герцог Беррийский получил — и также проигнорировал «королевский приказ», предписывавший ему сложить с себя полномочия наместника Гиени.

23 октября бургундские войска, двигавшиеся скорым маршем, наконец-то достигли Парижа. Следующие две недели прошли относительно спокойно, обе стороны копили силы. 7 ноября Жан Беррийский разразился очередным «манифестом», в котором объявлял, что временщик держит короля, королеву и дофина взаперти в Луврском замке и управляет государством от их имени. Эту «легенду» о пленении августейших персон охотно подхватит противоположная партия, и по мере необходимости и та и другая будут пускать ее в ход.

7 ноября (по всей видимости, приказом дофина) королевскому казначею было предписано выплатить Жану Бургундскому 40 тыс. золотых ливров в оплату войскам. 9 ноября затишью пришел конец, герцог Жан Бургундский в сопровождении вспомогательных английских отрядов под командованием графов Арунделя и Кента внезапным ударом занял мост Сен-Клу, после чего молодой Карл Орлеанский предпочел поспешно отступить, оставляя Сен-Дени на волю противника. 10 ноября бургундский капитан, Жан де Норран, сеньор де Ронк, кастелян Жана Бургундского, в свою очередь занял аббатство, вместе со своими людьми окончательно опустошив сундуки королевы и присвоив все, что по каким-то причинам противник оставил без внимания. Коротко говоря, читатель, на этой стадии войны обе партии вполне стоили друг друга.

В одном из своих писем бургундец Лурден де Салиньи, советник и кастелян Жана Бесстрашного уверяет, что король 14 ноября наконец-то пришел в ясный разум, хотя по каким-то причинам, парижане опасались, что просветление будет достаточно коротким. По обычаю посетив собор Нотр-Дам, чтобы вознести Богу хвалу за свое выздоровление, король отобедал в Лувре в компании графа Бургундского и англичанина Арунделя… заклятого врага своей страны! — и далее, на очередном заседании Большого Совета подтвердил все распоряжения, сделанные во время его болезни касательно «арманьяков», и предписал выплатить Антуану Брабантскому, младшему брату бургундского герцога 60 тыс. золотых экю на оплату войск, которые он привел на помощь старшему. Эта выплата, скажем так, затянется на пару лет — казна была в очередной раз не в лучшем состоянии, зато герцог Жан обещанные ему деньги получит целиком и полностью.

Чтобы окончательно сломить сопротивление «мятежников» король, вряд ли до конца понимая происходящее, 14 ноября 1411 года объявил о своем намерении лично возглавить карательный поход в земли Беррийского герцога, а в случае своего «нездоровья» поставить вместо себя дофина.

Строго говоря, неопытный юноша должен был возглавить войска чисто номинально, получив в этом походе свое первое боевое крещение, тогда как подлинным военачальником должен был выступить граф де Сен-Поль, правая рука герцога Жана Бургундского. Поход против собственных подданных в защиту интересов временщика — отличное начало военной карьеры, как вы думаете, читатель? Впрочем, пока основная армия только готовилась к походу, вперед был отправлен отряд под командованием маршала Франции Бусико, которому было поставлено задачей подчинить крепости Бонневаль и Этамп.

16 ноября королевское войско было наконец готово, под свое командование король получил 3 тыс. латников и 2 тыс. стрелков. 17 ноября, как раз перед тем, как пришло время выступать, Карл VI в очередной раз потерял связь с реальностью, и место его занял молодой дофин. Надо сказать, что Бусико к этому времени без всяких усилий занял Бонневаль, но Этамп, где заперся опытный и храбрый Луи де Буа-Бурдон, оказался куда более крепким орешком.

Надо сказать, Бурдону выпала достаточно странная судьба, поднявшая его изначально на гребень славы, а затем низвергнувшая в грязь. Храбрый и умелый солдат, доверенное лицо Арманьяка, в награду получивший должность коменданта крепости Дурдан, а затем — возглавивший, как уже было сказано, оборону Этампа, он позднее окажется вместе со своим господином в Париже, где опять же, будет служить ему верой и правдой, до тех пор пока Арманьяку не понадобится козел отпущения, чтобы окончательно дискредитировать королеву. По неким неясным соображениям, на эту незавидную роль будет назначен именно Бурдон, после чего «по приказу короля» его схватят, и в Бастилии подвергнут пытке «кобылой», требуя признаться в любовной связи с королевой. Допрос «с пристрастием» продлится ночь напролет, после чего, так и не добившись признания, палачи попросту утопят Бурдона в Сене, зашив в кожаный мешок с надписью «дорогу королевскому правосудию», а королеву — вышлют прочь из города, получив заодно благовидный предлог, чтобы уже окончательно прибрать к рукам ее казну. Однако, это случится уже много позднее, после смерти нашего героя.

Бесславная победа и возвращение домой

Etampes2.jpg
Этампский замок, донжон. В нем скрылись последние защитники

Пока что Бурдон энергично защищал город против наседающих бургундских войск. На пути к Этампу находился также замок Ла-Бретонньер, но тамошний гарнизон, не принимая боя, счел за лучшее глубокой ночью попросту бежать, посему, без лишний приключений войска дофина замкнули кольцо осады вокруг Этампа. Впрочем, дальше ситуация стала развиваться несколько непредвиденно для обеих сторон: граждане Этампа, как видно, сочли для себя лучшим не принимать участие в грызне высокопоставленных вельмож, после чего попросту открыли ворота войскам дофина и вышли навстречу с ключами от города.

Бурдон с немногими оставшимися ему верными солдатами, скрылся в городском замке, наотрез отказываясь сложить оружие, и постоянно тревожил королевские войска посредством вылазок. Изначальная попытка подвести подкоп под стены замка благополучно провалилась, однако, «мортиры и бомбарды», под командованием умелых пушкарей сумели пробить брешь в стене, сквозь которую хлынули королевские солдаты. Однако, неуемный Бурдон сумел закрепиться со своими людьми в одной из башен, после чего осаду пришлось начинать с чистого листа.

Эти последовательные неудачи отрицательно сказались на состоянии духа королевских войск, и в совете дофина все чаще слышались голоса, предлагающие оставить упрямца в покое и вернуться в Париж. Однако, некто Андре Руссель, житель столицы, резко воспротивился столь пораженческим настроениям, заявляя, что подобное повлечет на собой немалый ущерб для чести наследника престола, вслед за чем предложил хитроумный план. По его мнению следовало попытаться обрушить стену или пробить в ней брешь, посредством подкопа под ее основание. В подкоп следовало заложить несколько бревен, и поджечь их в нужный момент. Надо сказать, что тактика эта использовалась еще в античную эпоху, однако, в совете дофина была встречена с энтузиазмом.

Надо сказать, что план этот не удалось полностью довести до конца, так как Бурдон, уведомленный о происходящем, понимая, что силы его подходят к концу, отправил для переговоров в лагерь дофина пленного сеньора де Рок, вслед за чем одевшись «с роскошью, превосходившей королевскую», лично появился в шатре дофина, и кинувшись ему в ноги, молил о спасении жизни. Надо сказать, что герцог Гиеньский снизошел к этой просьбе доблестного врага, но приказал отправить его в Париж под усиленной охраной.

Следующим на пути оказался Дурдан, выговоривший себе право сдаться, если помощь не поспеет в восьмидневный срок. По истечении обговоренного времени, город открыл ворота, тогда как, ожидая этого момента, небольшой отряд королевских войск под командованием графа де ла Марш и сеньора де де Рамбюра двинулась на Юг. Надо сказать, что ничем хорошим эта инициатива не завершилась, так как под местечком Ле-Пюизе, де ла Марш столкнулся с превосходящими силами «арманьяков», к которым присоединился дополнительно гарнизон Жанвилля. В кровопролитной битве горе-полководец вместе со многими другими дворянами попал в плен, тогда как Гюо Гуа — старший сын руководителя парижского мясного цеха, о котором у нас уже шла речь, получил смертельную рану и в скором времени скончался.

Впрочем, неудача эта лишь раззадорила молодого герцога Гиеньского, желавшего во что бы то ни стало рассчитаться с врагом за это поражение. Советники кое-как удержали его от этой глупости, тем более, что зарядившие дожди, а затем и снег, заставили окончательно прервать поход. 16 декабря, оставив в Дурдане гарнизон под командованием Пьера де Вилльро, дофин окончательно повернул назад.

16 декабря он был уже в столице, и вновь окунулся с головой в водоворот неотложных политических дел, тем более, что король-отец все еще переживал приступ умопомрачения. Известно, что дофин провел несколько заседаний совета, прежде чем 16 января следующего 1413 года Карл VI наконец-то пришел в себя. На последовавших за тем заседаниях совета — уже под председательством монарха, решено было весной текущего года вновь отправить дофина в поход против «арманьяков», а до того времени вести войну посредством небольших отрядов, задачей которых было постоянно тревожить противника.

Пригласить волка в овчарню…

Непростительный промах и его немедленные последствия

Palais ducal de Bourges 02685.jpg
Бурж, герцогский дворец. Здесь будет принято решение с далеко идущими последствиями

Между тем, все в том же январе 1413 года герцоги Орлеанский, Бурбонский и граф Алансонский, на собственном совете в Бурже, оценили находчивость противника, призвавшего к себе на помощь английский вспомогательный отряд, и решили последовать его примеру. Логика гражданской войны, читатель, и та и другая сторона по очереди приглашала к себе на помощь злейшего врага королевства, пытаясь его умаслить и по сути превратить в арбитра в собственной грызне! …

Впрочем, Генрих IV не спешил с окончательным решением, а события во Франции продолжали идти своим чередом.

Несколько очень вовремя перехваченных писем от арманьякских принцев к англичанам, легко убедили короля, что за его спиной любимые родственники замышляют предательство. Исполнительный Жан де Ньелль, как мы помним, канцлер королевы и дофина, предъявил их как главное доказательство измены во время очередного заседания королевского совета, где вместе с королем обретались также Людовик Гиеньский, несколько университетских профессоров и наконец, представители парижской верхушки.

Посему, незадолго до того пришедший в себя монарх действовал с почти что молниеносной быстротой. 13 февраля страна была обложена чрезвычайным военным налогом, должным принести к 1 апреля 600 тыс. золотых франков, будущая экспедиция должна была выступить в поход против крепости Бург, принадлежавшей Жану Беррийскому.

По всей видимости, деньги или большая их часть была получена вовремя, так как 5 апреля под командованием бургундского герцога оказались 2 тыс. латников и 1 тыс. стрелков — солидная армия по тем временам.

Впрочем, начало похода ознаменовалось событием не слишком приятного характера: в городе неизвестно откуда возникли и сразу начали шириться слухи, будто Людовик Баварский — брат королевы, частным образом ведя разговоры с королем и наследником, приязненно отозвался обо всем ненавистных «арманьяках». Чтобы не допустить дальнейшего разрастания скандала, Людовику Баварскому было срочно предписано покинуть столицу. Надо сказать, что брат королевы повиновался без единого слова, отправившись в Валансьен, в гости к своему двоюродному брату, Вильгельму Баварскому, графу Геннегау. Там он будет оставаться в течение следующих шести месяцев. Позднее мы увидим, столь опасным не только для репутации, но и для самой жизни герцога станет этот слух, а пока осмелимся предположить, что за его распространение был, вероятно ответственен Жан Бургундский собственной персоной, желавший определить своего человека на должность первого советника при особе дофина. Однако, на сей раз — не получилось. Дофин попросту пожелал дождаться возвращения дяди, а тем временем позорный поход начался.

Точнее, первыми Париж покинули король и дофин, направляясь в аббатство Сен-Дени, где им следовало принять из рук местного настоятеля Орифламму — знамя французских королей. Драгоценную реликвию передали на сохранение сеньору д’Омон, первому кастеляну короля, с 1397 года получившему подобное право в качестве особой привилегии.

18 мая в Корбее, городе расположенном к Югу от столицу, к королевским войскам присоединились отряды герцога Бургундского, после чего армия начала свой неторопливый марш через Мелен, Монтеро, и Санс.

Война овец под неусыпным волчьим наблюдением

Duc de Berry.jpg
Жан Беррийский, ненадежный союзник, всегда готовый перейти на сторону сильного.
Жан Лимбург «Январь» (фрагмент). - «Великолепный часослов герцога Беррийского». — Ms. 65 f. 1 - ок. 1410-1416 гг. - Музей Конде, Франция.

Между тем, английский король продолжал колебаться, как видно, желая продать свою помощь за максимально высокую цену. Конец его размышлениям положили тревожные новости, что покончив с «арманьяками» королевские войска намереваются занять Гиень. Подобного допустить, конечно же, было нельзя, и потому 18 мая 1413 года соответствующий договор был одновременно подписан Английским королем в Лондоне, и герцогами Беррийским, Орлеанским и Бурбонским, а также графом Алансонским в Бурже. В соответствии с этой бумагой, на помощь арманьякам должен был выступить Томас Кларенс, второй сын английского монарха, приведя с собой тысячу латников, и 3 тыс. первоклассных английских стрелков. Впрочем, английская помощь, как и следовало ожидать, имела грабительскую цену: герцог Беррийский должен принести англичанину вассальную присягу за графство Пуату, которое после его смерти должно было окончательно перейти к Генриху IV, Карл Орлеанский — такую же клятву за графства Ангулем и Перигор, причем (также после его смерти) — Ангулем становился вотчиной островного монарха. Арманьяк в свою очередь обязывался передать англичанам четыре кастелянства… к величайшему счастью для Франции этот безумный договор так никогда и не был ратифицирован.

Впрочем, пока английская помощь имела вид чисто бумажный; даже в самом лучшем случае отряд Томаса Кларенса не имел возможности погрузиться на корабли ранее 6 июля, тогда как королевские войска уже были на дороге к Буржу. Король, помолодевший от предвкушения войны и победы, пожелал лично возглавить свою армию, и даже досадное ранение (в Осере норовистая лошадь сильно повредила ему ногу) не сумело остудить пыл бравого полководца. Армия во главе с королем миновала Бельфонтен и Донзи, и лишь в Шарите советники короны, не на шутку боявшиеся, что рана, оставленная без внимания, загноится, кое-как уломали короля сделать остановку, и подождать в течение следующей недели, пока опасность не минует окончательно.

Движение вслед за тем возобновилось, однако путь королевским войскам преградил замок Фонтене. Его комендант, Робер де Фонтене, в ответ на приказ открыть ворота, объявил, что сделает это немедля, едва лишь Жан Бургундский покинет незаконно занятую должность первого советника короны. В ответ на столь выдающуюся наглость, уже на следующий день король приказал взять замок в плотное кольцо, после чего сеньор де Буассей, замещавший в этом походе маршала Бусико, приказал начать бомбардировку.

Мощь королевской артиллерии и первые же причиненные ею разрушения произвели на осажденных требуемое впечатление, и по общему решению, Фонтене коленопреклоненно передал ключи от замка Карлу VII. Впрочем, бургундцы, разъяренные насмешкой над их обожаемым господином, жаждали крови, в лицо побежденному полетели оскорбления, и скорее всего, Фонтене убили бы на месте, если категорический приказ наследника, заставил бургундцев, хотя и неохотно, подчиниться.

В тот же день к армии прибыло подкрепление, состоявшее из отряда умелых стрелков из Турне, и снявшись с лагеря, карательные войска продолжили движение — на сей раз к городу Дюн-ле-Руа. Здесь также мощная артиллерийская подготовка, и в особенности огромная бомбарда, для управления которой требовалось ни много ли мало 20 человек прислуги, которая сумела несколькими выстрелами превратить в груду камней одну из башен и несколько домов, находившихся сразу за крепостной стеной, навела такой ужас на осажденных, что те попросили двухдневного перемирия с тем, чтобы получить помощь или приказ о сдаче от своего господина, герцога Беррийского.

Кстати говоря, приказ пришел незамедлительно, старый герцог куртуазно предоставлял свои земли и крепости «в полное владение короля», а конкретно — город Дюн-Ле-Руа отдавал на милость монарха с единственным условием — дать гарнизону невозбранно удалиться восвояси. Впрочем, если кто-то после случившегося начал втихомолку надеяться, что война вот-вот закончится сама собой, его надежды разбились в прах под стенами сильно укрепленного Буржа. Осада затянулась более чем на месяц начиная с 11 июня 1413 года, причем среди прочего, в королевском лагере открылась измена. Некие Жиль де Суази, Жоффруа Бальон, а также Ангерран де Серр вкупе со своим слугой, постоянно занимались тем, что уведомляли врага о намерениях королевских войск. Ситуация дополнительно ухудшалась тем, что Жоффруа Бальон исполнял должность секретаря при особе дофина, а заодно — письмоводителя при маршале Буассее, который, кстати сказать, также попал под подозрение и был взят под стражу.

Задача сложившегося заговора, по словам арестованных, состояла в том, чтобы постоянно информировать осажденных о количестве и расположении королевских отрядов, а также о месте, где следовало расположить пушки, чтобы те могли причинить максимальный ущерб осаждающим. И наконец, заговорщики якобы планировали каким-то образов отвлечь внимание охраны, после чего похитить короля и наследника. Честно сказать, эта последняя часть отдает уже откровенной фантастикой, однако же, королевское правосудие отнеслось к ней с полной серьезностью.

Об опасности стало (опять же по словам хрониста Пентуэна) известно, когда искомый слуга де Серра, не выдержав укоров совести, уведомил герцога Бургундского о нависшей над королем опасности. Этим вторым предательством слуга спас свою жизнь, тогда как Бальон и вместе с ним еще двое дворян рангом помельче были казнены у входа в королевский шатер.

Очередной мир, столь же непрочный как и прежние

Auxerre Panorama Yonne.jpg
Осер. Здесь, в соборе аббатства Сен-Жермен будет заключен очередной непрочный мир.

Осада, между тем, затягивалась и конца ей не предвиделось. В королевском лагере начинала свирепствовать эпидемия, солдаты открыто роптали, жалуясь на задержку жалования, продовольствие и фураж также часто не доходили до действующей армии, перехватываясь гарнизоном близлежащего замка Сансерр. Кое-как солдат удалось успокоить, когда Пьер дез Эссар, прево Парижа, благополучно доставил им жалование, однако, ситуацию нужно было так или иначе решать.

В качестве переговорщика выступил Пьер де Найяк, великий магистр родосских рыцарей, который при содействии графа Савойского после немалых усилий, наконец-то сумел склонить обе стороны к приемлемому компромиссу. Прочем, переговоры едва опять не зашли в тупик, так как разгоряченные своей «победой» бургундцы требовали от противника безоговорочной капитуляции. Король, в самый неподходящий момент вновь потерял связь с реальностью, но 16-летний дофин, неожиданно для всех проявивший твердость характера, осадил Жана Бесстрашного, попытавшегося взять дело в свои руки. В ответ на замечание временщика, что королевский совет перед началом похода настоял на том, чтобы «арманьяки» без всяких условий подчинились королю, наследник с неожиданным для его возраста благоразумием ответствовал, что война и без того уже затянулась, и королевство разорено, добавив, опять же по словах хрониста Пентуэна «иные доводы», в результате чего своенравный бургундец на сей раз вынужден был «смиренно ему подчиниться», но как вы понимаете, читатель, своего унижения не забыл. Впрочем, пока что герцог Жан счел виновным в подобных настроениях герцога Эдуарда Барского, и затаил против него злобу. Мы увидим, во что это выльется в дальнейшем, а пока вернемся к нашему рассказу.

Итак, 12 июля предварительный текст договора был передан на рассмотрение Жану Беррийскому, а три дня спустя, неся в руках ключи от Буржа тот уже собственной персоной пожаловал в королевский лагерь. К счастью, король успел за то время прийти в себя и смог достойно принять своего старого дядю. Итак, через посредство дофина, обеим сторонам удалось договориться о том, что «арманьяки» будут «смиренно молить короля» (читай — получают твердое обещание) восстановить их во владении прежним имуществом, беррийские города, занятые королевскими войсками — принести клятву верности монарху. Договор «арманьяков» с англичанами становился недействительным, со своей стороны герцог Бургундский также должен был расторгнуть все договоренности, направленные против Карла Орлеанского и его союзников, после чего «арманьяки» должны были торжественно присягнуть в верности монарху против англичан и всех прочих его врагов, а также в пунктуальном соблюдении договоренностей, достигнутых в Шартре — с одной лишь оговоркой, что в исконную бумагу король мог по своему усмотрению внести некие поправки.

Сколь о том можно судить, Жан Беррийский вновь был готов покинуть своих сиюминутных союзников, спасая себя от вполне реальной опасности — и посему, попросту договаривался за себя и за них — причем за их же спиной. Впрочем, пока договориться удалось лишь о том, что после возвращения короля в Париж, следует выслать всем заинтересованным сторонам приглашение прибыть на очередной раунд переговоров, должный открыться в Осере. Надо сказать, что в этом случае обе стороны сдержали свое слово, и в церкви Сен-Жермен, что в Осере, 22 августа собрались представители Парламента, Университета, парижские старейшины, и прочие, должные быть свидетелями при заключении очередного договора (добавим от себя — столь же эфемерного, как и все предыдущие).

Председательствовал наследник, так как король, как обычно, в самый неподходящий момент, вновь потерял рассудок. Карл Орлеанский и его брат Филипп, граф Вертю, прибыли в тот же день, с головы до ног одетые в траур. Статуты «Осерского мира», который от имени короля зачитал канцлер Арно де Корби, по сути дела, за очень небольшими дополнениями, повторяли статьи договора, подписанные в Бурже королем и герцогом Беррийским. Обе стороны должны были принести торжественную клятву соблюдать ранее достигнутые мирные договоренности, а для того, чтобы примирение стало реальным, обручить одну из дочерей Жана Бесстрашного с Филиппом Вертю — средним из орлеанских братьев. Убийство Людовика Орлеанского предписано было предать вечному забвению. Все прежние соглашения, заключенные сторонами друг против друга, а также все договоры с англичанами отныне полагались недействительными. И наконец, уже бывшие враги должны были торжественно присягнуть на верность королю против всех его врагов, как то внутренних, так и внешних.

В случае если кому-либо пришло бы в голову нарушить достигнутые соглашения, все прочие должны были выступить против него под знаменами короля и наследника.

В тот же день, хотя и несколько позднее, король (бывший не в состоянии по причине вновь пошатнувшегося здоровья присутствовать на основной, так сказать, церемонии) принял молодого герцога Орлеанского уже в приватной обстановке, где тот, при свидетельстве Людовика Силицийского, герцогов Беррийского и Бурбонского, а также графов д‘Э, де ла Марш и де Вандом, а также сеньора д‘Омон вновь принес монарху вассальную клятву за герцогство Орлеанское, во владении которого он отныне был восстановлен.

Неизбежная расплата

Thomas of Lancaster.png
Томас Ланкастер, глава английского вспомогательного отряда.
Неизвестный художник «Томас Ланкастерский перед Св. Георгием». - «Солсберийский часослов». — Bodl. Oxf., MS Douce 231 f. 1 - ок. 1425-1430 гг. - Бодлианская библиотекаé - Оксфорд, Великобритания.

Казалось бы, наконец-то гражданская война завершена, стороны в какие-то веки готовы пойти на мирное соглашение (пусть не навсегда, но хотя бы на продолжительное время!), семьи, которые разделила надвое уже закончившая междоусобица — восстановить единство и взаимопонимание. В самом деле, Жан, герцог Барский, бывший в войсках Жана Беррийского, смог помириться с своим братом Эдуардом (державшим ранее сторону бургундца), канцлер Арно де Корби — вновь принял в свои объятья любимого бастарда — Филиппа, сторонника «арманьякской партии». Кстати говоря, желая вознаградить канцлера за немалые усилия, приложенные им для достижения искомого результата, наследник во время очередного заседания Большого Совета, 22 августа 1412 года, сделал Филиппа, бастарда де Корби ходатаем по делам при королевском дворце — достаточно высокая и почетная должность!

Впрочем, всеобщее ликование, как водится, несколько подпортила траурная весть — Пьер Наваррский, граф де Мортань, о котором у нас шла речь на предыдущих страницах, стал жертвой эпидемии, распространившейся при осаде Буржа. Однако, даже эта печальная весть не в состоянии была испортить всеобщего приподнятого настроения.

23 августа короля и наследника с почетом препроводили прочь из города; водным путем три дня спустя они достигли Мелена, где супруга и сына терпелива ожидала королева. Здесь же собрались в тесном семейном кругу и прочие принцы крови, включая молодого Карла Орлеанского, пожелавшего повидать родню перед возвращением в собственные владения. Впрочем, для того, чтобы дело наконец-то завершилось ко всеобщему удовлетворению, нужно было выпроводить прочь англичан под предводительством Томаса Кларенса, чувствовавших себя во Франции весьма вольготно.

Впрочем, герцог Томас, второй сын короля, томный красавец и великий авантюрист своего века (за что он в свое время закончит нелепой смертью…) слишком хорошо знал себе цену, и потому в сентябре, добравшись наконец до Блуа, крупного города Орлеанского герцогства, в ультимативном порядке потребовал от французов исполнить свои договоренности. Письма угрожающего характера от него полетели к герцогам Беррийскому, Орлеанскому и Бурбонскому. Как известно, волка в овчарню запустить несложно, однако, попробуйте затем выпроводить его прочь! Опасаясь, что одно противостояние сменится другим, король приказал срочно собирать войска.

Центром сбора был назначен Шартр, временем — 8 октября. Надо отдать должное герцогу Бургундскому, на сей раз он весьма исполнительно явился туда 18 сентября во главе дворянских отрядов из Фландрии и Артуа, прочие вассалы короны также подтягивали свои отряды, кто быстрее, кто медленней, и, как видно, решив, что их сил недостаточно для крупной войны (да и не имея на подобное полномочий от своего монарха), английский отряд начал неспешное отступление в Гиень, объявив заодно, что готов довольствоваться денежной выплатой.

Посему, ко всеобщему облегчению, войска были распущены (в частости, Жан Бесстрашный разрешил своему ополчению отбыть прочь 4 октября), несколько позднее, 14 ноября в Бюзансе между англичанами и французами был подписан договор — скажем так, весьма невыгодный для Орлеанской партии. Томас Кларенс обязывался покинуть Францию 1 января следующего 1413 года, но в обмен требовал выплаты 210 тыс. экю звонкой монетой. Подобной — головокружительной по тем временам — суммы, в казне герцогства не имелось, потому в качестве заложника и гаранта ее выплаты в Англию отправился младший брат герцога Карла — Жан, носивший титул графа Ангулемского, в те времена 12-летний. Несчастный вернется домой лишь сорок лет спустя, уже достаточно пожилым по тем временам человеком.

Впрочем, пока переговоры с англичанами еще продолжались, король с наследником под общее ликование народа вернулись в Париж. 7 и 8 ноября в их честь в отеле Артуа, парижской резиденции бургундца был дан пышный прием, где вместе с нашим героем и его супругой, присутствовали также герцог Бурбонский, Филипп Вертю; несколько позднее к ним присоединятся Бастард Бурбонский и Карл де ла Ривьер, граф де Даммартен, герцог Беррийский и наконец, граф д‘Э. Своих, уже бывших врагов великодушный временщик буквально осыпал дарами — графы Вертю и Э получили каждый по бриллиантовому перстню, Жан Беррийский (тонкий ценитель драгоценностей) — крупный рубин, ценой в 100 полновесных экю, брат королевы — бриллиант, несколько более скромный по цене, всего лишь в 40 экю. Нашему герою поднесли драгоценный покров, шитый золотом, на котором изображены была сцена, где Хлодвиг, первый король франков, получает от Господа геральдическую лилию.

Графу де Даммартену достался золоченый кубок, еще один — не менее драгоценный — стал подарком кастеляну наследника — Реньо д‘Аженну. Более скромные, но все же памятные подарки (строго по статусу!) получили также Жак де ла Ривьер — младший брат графа Карла, а также несколько советников и кастелянов дофина (в частности сеньор де Муи), а также его личный исповедник.

Дофин вступает в политическую игру

Глас народа — глас Божий?

King Louis XII of France declared as Father of the people by the French States-General of Tours in 1506.jpg
Заседание Генеральных Штатов Франции.
Мишель Мартен Дроллинг «Генеральные Штаты 1506 года, собранные в Туре, провозглашают Людовика II Отцом Народа». - Дерево, масло. — 1833 г. - Луврский музей - Париж, Франция.

Итак, праздник удался на славу, однако, ни для кого не было секретом, что финансовые дела королевства пребывают в плачевном состоянии — бесславная война ради интересов Жана Бургундского попросту сожрала все накопления. Стремясь хоть как-то поправить дело, король распорядился созвать Генеральные Штаты, так как старинный обычай требовал их непременного согласия на введение экстраординарных военных налогов.

Открытие череды заседаний было назначено на 25 января нового 1413 года, но затем перенесено на пять дней. На церемонии открытия, как и следовало по протоколу, присутствовал вместе с отцом наследник престола, а также герцог Жан Бургундский. Герцог Беррийский, также получивший приглашение, уклонился от подобной чести под предлогом нездоровья — истинного или мнимого.

Итак, в этот день наследник престола впервые оказался лицом к лицу с представителями всех трех сословий своего будущего королевства, хотя вряд ли этому придал особенно большое значение. Забегая вперед, скажем, что второе знакомство с ними окажется куда более шокирующим и болезненным для его самолюбия. Но это будет потом, пока же, выступая от имени короля, канцлер наследника престола Жан де Ньель, ссылаясь на угрозу, исходящую от англичан (ну от кого же еще?) потребовал от депутатов трех сословий утвердить новый налог, а также выделить из своей среды военных советников, и принять на себя ответственность за сбор городских ополчений.

Ничем хорошим подобное заявление закончиться не могло, хотя бы потому, что бургундец, этот «демагог, а не демократ», по меткому высказыванию одного из современных историков, заигрывая с парижанами, обещал им все, что они желали услышать. Посему, нетерпеливо ожидавшие после победы своего любимца немедленного облегчения налогового бремени и установления всеобщего благоденствия депутаты были попросту потрясены. Вместо кассации прежних налогов им предлагали еще утвердить новые!…

Посему, ответ депутатов, данный королю 3 февраля (после долгих и жарких дебатов, которые каждая из фракций вела — по королевскому же приказу раздельно), был недвусмыслен и можно сказать, угрожающ. Генеральные Штаты не только отказали в новом налоге, но и порекомендовали королю, если ему срочно нужны деньги, получить займ у богатых и влиятельных представителей высшего сословия (причем список из 1500 имен был ему услужливо предоставлен). Идея не лучшая — займ следовало возвращать, в отличие от налога!… Впрочем, разгоряченные депутаты этим не удовлетворились, 9 февраля представитель парижского университета Бенуа Ганьен, сен-денийский монах, потребовал и получил аудиенцию у монарха, во время которой «смиренно» потребовал реформы государственного механизма. Впрочем, это «смирение», показалось прочим профессорам университета, да и гражданам Парижа как таковым, слишком уж неуместным для этого случая, и посему 13 февраля, смелый, и даже можно сказать, дерзкий, вожак народных масс, Эсташ де Павильи, в присутствии короля, наследника, герцогов Бургундского, Баварского, Лотарингского, а также графов Неверского (брата временщика), Шаролле (его же сына — в будущем — герцога Бургундского Филиппа), а также Филиппа Вертю, этот красноречивый оратор обрушился на финансовых чиновников короны, требуя немедленной отставки канцлера, Пьера дез Эссара (королевского прево Парижа, обвиненного во взяточничестве), и еще двадцати трех человек, скрупулезно перечисленных по имени. В Парламенте, по словам Павильи, угнездилось самое низкое кумовство, так как его председательствующий, Анри де Марль, посредством различных уловок смог ввести в его состав ни много ли мало, восьмерых своих родственников — при том, что не следовало забывать о том, что решение полагалось состоявшимся, если за него голосовали хотя бы десять парламентариев!

Королю и наследнику вменялось в обязанность отныне придирчиво проверять, куда и как расходуются суммы налогов, а также немедля уволить всех, чьи имена фигурировали в списке, и назначить на их место новых людей.

17 февраля, под непрекращающимся давлением Университета и городской верхушки, к работе приступила особая комиссия, должная реформировать финансовый механизм королевства. Один из ее влиятельных представителей оставит по себе весьма недобрую память: Пьер Кошон, будущий судья и палач Девы Франции; душой и телом преданный Бургундскому герцогу; клевретами Жана Бесстрашного были еще пятеро из общего числа 12 человек, должных эту комиссию составить.

Мальчишка показывает себя

Diner.jpg
Шумные пирушки, а порой и оргии - излюбленное времяпровождение наследника.
Мастер Вокленова «Александра» «Пир с блудницами». - «Достопамятные деяния и изречения» - Ок. 1455 г. - Ms.Fr. 6185 fol. 51. - Национальная библиотека Франции, Париж

24 числа того же месяца состоялось заседание королевского совета. На сей раз председательствовал наследник, так как король обычным для себя образом погрузился в сумеречное состояние, зато здесь обретались герцоги Бургундский, Баварский, а также Эдуард Барский. Все то же нарастающее давление, причем к знатным и богатым уже весьма активно стала присоединяться парижская улица, заставило наследника волей-неволей подписать акт об увольнении прево Парижа дез Эссара (который, чувствуя, что над головой сгущаются тучи, предпочел бежать прочь из столицы), купеческого прево, и еще нескольких чиновников. Наблюдательный человек мог бы обратить внимание, что все они по некоему странному совпадению являлись прямыми или скрытыми противниками Жана Бургундского. Впрочем, в единственному случае (к явному недовольству временщика), дофин проявил неожиданную принципиальность, отказавшись увольнять Гильома дю Месниля, генерального советника финансов, и по совместительству — доверенного стольника наследника престола.

Надо сказать, что семейство дю Месниль для временщика давным-давно было костью в горле — Симон и Гильом — стольники при особе наследника, прямо перекочевавшие на эти должности из подобных же позиций в свите Людовика Орлеанского, а также супруга Симона дю Месниля — воспитательница королевских детей… явно внушавшая им не самые добрые мысли касательно временщика! Однако же, на сей раз наследник проявил характер, и Жану Бургундскому на какое-то время пришлось отступить. Своего он однако, не забудет, будьте уверены в этом, читатель.

Впрочем, временщика в очередной раз губила самонадеянность, возомнив себя победителем, никому не подотчетным и вольным творить все, что ему заблагорассудится, он неожиданно для себя столкнулся с прямым противодействием дофина Франции. Молодой Людовик Гиеньский, которому уже исполнилось 16 лет, чем дальше, тем больше утверждался в мысли, что вполне способен самостоятельно править государством. Законный наследник престола никак не мог взять в толк, почему при нем — энергичном, молодом и деятельном, должен присутствовать некий насильно навязанный опекун. Как вы понимаете, со своей стороны, Жан Бургундский не желал о подобном даже слышать.

Подспудная борьба двух честолюбий приобрела видимые очертания, когда в начале марта наследник престола своей волей вышвырнул прочь навязанного ему бургундского канцлера — Жана де Ньелля, приказав ему заодно вернуть большую печать, символ его уже бывшей — власти. Срочное вмешательство королевы, как обычно, более всего желавшей мира и покоя любой ценой — уже ничего не могло изменить. Возмужавший дофин в этот раз впервые пошел против воли матери, и никакие просьбы и приказы, а также бессильный гнев временщика не могли поколебать его решения. Выведенный из себя Жан Бесстрашный — обоснованно или нет — винил в случившемся брата короля — Людовика Баварского, Эдуарда Барского, а также Филиппа Вертю, благополучно оставшегося в Париже представлять своего старшего брата — герцога Орлеанского Карла. Трудно сказать, прав ли он был в своих подозрениях; вполне возможно, что в какой-то момент сам канцлер потерял осторожность, и что называется, слишком туго натянул узду, вызвав тем самым гнев самолюбивого юноши. Но так или иначе, дело было сделано, более того, наследник чем дальше, тем более вел себя вызывающе касательно самоназначенного временщика, приблизив к своей особе Карла де Монтагю — сына казненного советника своего отца.

Впрочем, дерзкий мальчишка не пожелал на этом останавливаться, а также, подчеркнуто игнорируя недовольство временщика, приказал снять с виселицы и вернуть вдове и детям тело казненного Жана де Монтагю, проделав то же самое с неким Мансаром дю Бо. Так как этот случай менее известен, остановимся на нем несколько подробней.

Мансар де Бо, по всей видимости, был человеком не робкого десятка, и достаточно решительным, чтобы позволить себе бросить вызов всесильному временщику — пусть и в письменном виде. Итак, в 1410 или 1411 году этот самый де Бо написал своему сюзерену достаточно резкое письмо, объявляя, что выходит из повиновения и отрекается от вассальной присяги, когда-то им данной за сеньорию Гриньи, а переходит на сторону герцога Орлеанского.

Немедля разделаться с бунтовщиком герцог не мог, но затаил злобу, и когда де Бо в ноябре 1411 года во время битвы за мост Сен-Клу угодил в плен к шотландцу Джону Стюарту, герцог не поленился выкупить своего врага за 1200 золотых экю (по тем временам сумма весьма внушительная!) после чего приказал отправить в Париж и без дальнейших разговоров предать смерти. В назидание всем прочим, тело казненного должно было оставаться без погребения, превратившись в пищу стервятников и ворон, однако, в марте нового 1413 года своенравный дофин, столь же подчеркнуто игнорируя волю временщика, приказал выдать тело казненного его семье.

Орлеанский хронист Гильом Кузино, в своем сочинении объявляя дофина «трусливым, напыщенным и ни на что ни годным», пожалуй, несколько строг, но справедливости ради следует заметить, что наш герой в самом деле был далеко не безгрешен. Сколь о том можно судить с позиций современной науки, он искал не власти — как возможности воплотить в жизнь некую политическую линию — но обыкновенной безнаказанности и возможности делать все, что ему, королевскому сыну в данный момент заблагорассудится. Весь Париж гудел от новостей об очередной шумной попойке (а может быть, и настоящей оргии?) или азартным играм до самого утра, которые с пугающим постоянством сменяли друг друга в резиденции наследника престола — на улице Сент-Антуан, по соседству со знаменитой Бастилией. Утверждали, что дофин, говоря современным языком, «связался с дурной компанией», и собутыльники морочат ему голову, приучая к сомнительным удовольствиям, и что в резиденцию дофина проникают шулеры, и девицы легкого поведения?… Конечно же, прямо винить наследника престола не решались — не те еще были времена, и посему народный гнев раз за разом ополчался на «дурных советников» и «льстецов» сбивающих юношу с истинного пути.

Мятеж

Последняя попытка предотвратить неизбежное

Jean Juvenal des Ursins 83.jpg
Жан Жювенель дез Юрсен в молодости.
Роже де Ганьер (?) «Жан Жювенель дез Юрсен». - Вторая половина XVII в. - Рисунок - Бодлианская библиотека, Оксфорд. - Великобритания

Сколько в этих рассказах было правды, и сколько досужих сплетен — в настоящее время судить сложно; однако, документы того времени сохранили описание одной, без сомнения весьма скандальной пирушки, которая после целой ночи шумных развлечений, вылилась в потасовку, и разнимать дерущихся пришлось королевской страже. Известно также, что дофин во время общей свалки не то получил сильный удар в грудь, не то просто испытал жестокое нервное потрясение — так или иначе, у него в очередной раз хлынула горлом кровь, и остановить кровотечение удалось лишь после нескольких часов отчаянных усилий. Тревожный знак, касательно здоровья наследника престола, на который, конечно же, никто не обратил внимания.

Также известно, что юнец, испробовав соблазнов, ставших доступными ему в силу возраста, настолько был увлечен этим новым и весьма приятным опытом, что из раза в раз стал уклоняться от скучных государственных дел, коротая время со своими новыми приятелями. Позднее, королеве придется брать дело в свои руки, и посредством тяжелого разговора с сыном, несколько урезонить подобные настроения.

Кроме всего вышеперечисленного, сохранившиеся казначейские книги двора Людовика Гиеньского с непреложностью свидетельствуют, что наш герой в самом деле не знал цены деньгам, с легкостью швыряя их направо и налево, и буквально осыпая золотом своих собственных любимцев обоего пола. В защиту нашего героя следует сказать, что подобная «болезнь» была весьма характерна для дворянства той эпохи — для юноши, выросшего в тиши дворца деньги были всего лишь золотыми и серебряными кружками, которыми страна была ему обязана по праву его рождения в королевской семье. Однако, с точки зрения политических игр, подобное было весьма серьезной ошибкой, и конечно же, для нашего героя обернулась очень неприятной ситуацией.

Ко всему прочему, в Париже нарастало глухое недовольство, как было уже сказано, от победы временщика ожидали немедленного наступления всеобщего благоденствия, не понимая почему возлюбленный герцог медлит с выполнением собственных обещаний. Конечно же, задуматься о том, что эти обещания никогда и не предполагались к исполнению, было невозможно даже помыслить, и потому ограниченный ум простолюдинов привычно обращался к поиску виновных и козлов отпущения, которых следовало примерно наказать, после чего вожделенное счастье должно было наступить немедля и тут же.

Посему, герцог Жан не был бы собой, не попытайся он убить одним выстрелом сразу двух зайцев — направить народное негодование в выгодную для себя сторону, тем самым запугав врагов, а заодно дать наглядный урок зарвавшемуся мальчишке, заставив его раз и навсегда уяснить, кто является подлинным хозяином страны.

Надо сказать, что заигрывания с уличной толпой, могущие стать опасными для самого временщика и его окружения, вызывали у наиболее проницательных придворных нешуточную тревогу. Известно, что самый смелый из них — Жан Жювенель, будущий автор «Хроники Карла VI», осмелился потребовать аудиенции у своего господина. Судя по воспоминаниям самого Жювенеля, ему пришлось не раз и не два приходить в герцогскую резиденцию в Париже — отель Артуа, и часами ожидать решения, пока наконец, упрямца не допустили в зал для приемов. Жювенель (сколь ему можно в том верить) смело указал своему господину, что для того, чтобы в государстве наступил прочный мир, ему достаточно будет покаяться в убийстве Людовика Орлеанского. Кроме того, продолжал правдолюб, запанибратство с парижскими мясниками и недавнее герцогское присутствие на похоронах Гюо Гуа (как мы помним, убитого при Бурже) является прямым скандалом и вызовом устоявшимся обычаям. Если герцогу нужны деньги, продолжал прямолинейный Жювенель, он готов представить ему как минимум сотню богатых парижан, которые с готовностью согласятся занять на разумный срок нужную сумму.

Как и следовало ожидать, докучливому советнику указали на дверь и недвусмысленно дали понять, что временщик сам может решить, как ему поступать в дальнейшем, а что касается мясников… «они еще пригодятся». Как мы увидим, слова у Жана Бургундского отнюдь не расходились с делом. Судя по всему, он ожидал лишь новой ошибки со стороны неопытного юнца, и ошибка эта не преминула последовать вскоре.

Начало

Saint Paul.jpg
Бастилия в XV веке (на заднем плане изображения).
Жан Фуке «Обращение Св. Павла». - Ок. 1452-14560 гг. - «Часослов Этьенна Шевалье» - Ms.71б fol. 15 - Музей Конде. - Шантильи, Франция

В апреле 1413 года Людовик Гиеньский (кое-кто из историков полагает, что также стоявшая за сыном королева, едва терпевшая засилье временщика?) своей властью приказал вернуть в столицу прежнего прево Пьера дез Эссара, и более того, назначить его комендантом Бастилии, этой крепости не без основанием полагавшейся ключом к парижским укреплениям. Этого бургундец терпеть уже не желал. Р. Фамильетти, автор биографии дофина, за которой мы сейчас следуем, полагает также, что дез Эссар располагал некоей информацией, способной неопровержимо доказать казнокрадство временщика, и тем навсегда скомпрометировать его в глазах и двора и парижской улицы — так это или нет, говорить сложно.

Так или иначе, реакция парижской улицы была молниеносной — 27 апреля 1427 года, пока Жан Бесстрашный усиленно изображал озабоченность политической ситуацией на очередном заседании королевского совета, возбужденная толпа окружила городскую ратушу, требуя выдать хранившееся здесь оружие. Андре д‘Эпернон, новоназначенный купеческий прево согласился — от страха за самого себя, или будучи загодя в сговоре с мятежниками — однако, один из служащих ратуши, Робер Луве, с немалым мужеством воспротивился подобным требованиям, указывая, что согласно закону оружие может быть выдано не иначе как в двухневный срок, обязательно с ведома и согласия наследника престола.

Впрочем, в этот день толпу удалось унять, но уже на следующий день собралась вновь, еще более возбужденная и жаждущая крови. Опять же, Фамильетти полагает, что душой бунта был один из доверенных лиц бургундца, некий Элион де Жаквилль, получивший на то достаточные полномочия и ощутимые денежные средства. Именно Жаквилль, по его мнению, встанет во главе бунтовщиков, в качестве его подручных полагаются Робер де Мальи, Карл де Рекур и сеньор де Элли, существует также мнение, будто к мятежу и убийствам парижан подстрекал печально известный Пьер Кошон… однако, твердых доказательств тому нет. Впрочем, так или иначе этот мятеж получит в истории имя «кабошьенского», по имени Симона Лекулетье, по прозвищу Кабош (то есть «Башка») — забойщика скота на службе у мясников Гуа.

В любом случае, на сей раз возбуждение достигло требуемого градуса, и толпа осадила Бастилию, требуя выдать им на расправу проштрафившегося прево дез Эссара. Попытки последнего воззвать к разуму бунтовщиков успеха не имели, понимая, что крепость, не имеющая собственных запасов продовольствия рано или поздно падет, дез Эссар имел неосторожность поручить себя защите Бургундского герцога и сдаться ему лично. Как вы понимаете, подобная защита оказалась весьма эфемерной, и уже в один из следующих дней дез Эссар сложил голову на эшафоте.

Впрочем, толпе этого было мало, и столь же возбужденная, на следующий день, 28 апреля, она взяла в плотное кольцо отель дофина, где, конечно же, случайным образом, в нужное время оказался герцог Жан. Выкрикивая угрозы, толпа требовала выдать ей на расправу «предателей», совращающих наследника престола с истинного пути. Более того, она желала лицезреть дофина лично, чтобы высказать ему в лицо свои претензии.

Несложно понять чувства самолюбивого мальчишки, вынужденного по необходимости подчиниться и подойти к окну, чтобы выслушать требования восставших. Впрочем, ему предстояло еще более жестокое унижение, так как Жан де Труа, которого мятежный Париж сделал своим глашатаем, прочел горящему от гневу дофину настоящую проповедь, в согласии с которой ему нужно было немедля изменить свое поведение, в противном случае, королева будет вынуждена передать власть в обход старшего сына, его брату! Наверняка, наследнику потребовалось чудовищное усилие, чтобы сдержать в узде свои подлинные чувства и хотя бы казаться спокойным перед тысячами глаз. Однако, восставшая чернь хотела жертв и крови, и требовала выдать ей «предателей» немедля и сейчас, угрожая в противном случае добыть их силой.

Апофеоз

Paris - Tour Jean-Sans-Peur.jpg
Башня Жана Бесстрашного - последнее напоминание о резиденции временщика в Париже. Здесь готовилось восстание.

Пытаясь успокоить толпу и выиграть время, канцлер дофина предложил им подать свое прошение в письменном виде, изложив в нем как можно внятней свои требования и список предполагаемых виновников. Хитрость, однако, не удалась, так как в руки канцлеру немедля была передана заранее подготовленная грамота с перечислением пятидесяти имен! Среди них фигурировали герцог Барский, советник Людовика — Жан де Вальи, его же кастеляны Жан де ла Ривьер и Жан д‘Анженн, Симон дю Месниль — стольник, Гилье де Витри — старший лакей и по совместительству глава казначейства и т. д. — по какому-то странному совпадению, все бывшие врагами Бургундского герцога или вызвавшие у него недовольство в тот или иной момент.

Биограф Фамильетти задается резонным вопросом — насколько парижская чернь, по большей своей части элементарно неграмотная, могла столь исчерпывающе быть осведомлена об именах и должностях ближайших советников и доверенных лиц дофина — или же в самом деле, к составлению подметной грамоты приложили руки представители вездесущего временщика?

Так или иначе, сдерживаться Людовик более не мог, и с горящим от ненависти и унижения лицом, бросил Жану Бургундскому «Этот мятеж начался по вашему слову… Только знайте, что вам придет время о том пожалеть, и не всегда все будет складываться к вашему удовлетворению!» Как видно, взгляд юноши был столь испепеляющ, что Жан Бесстрашный отвел глаза и ответил с величайшей уклончивостью: «Монсеньор, когда гнев ваш остынет, вы дадите о том мне знать!».

Единственным способом остудить пыл разгоряченной черни, угрожающей в случае отказа вломиться во дворец и силой заставить выполнить их требования — было поддаться, хотя бы для вида. На этом настаивал герцог Жан, и посему, дофин, перед лицом его собственной дочери, заставил бургундца поклясться на золотом кресте, что заложникам ничего не будет грозить, и когда быстротечный гнев толпы утихнет, их без шума выпустят на свободу. Герцог Жан легко дал требуемую клятву, однако же, толпа, уставшая долгим ожиданием, более никого и ничего не хотела слушать. Топорами выломав двери, она ворвалась внутрь, круша все на своем пути. Кравчего дофины, в которого она вцепилась, пытаясь защитить, грубо вырвали у нее из рук, ее саму отшвырнули прочь. Пытаясь сохранить хоть какую-то возможность заставить себя слушать, юный Людовик своей властью «разрешил» это самоуправство, единственно потребовав от временщика, чтобы тот взял арестованных под свое покровительство.

Впрочем, как и следовало ожидать, столь торжественно данное слово в скором времени, как бы само собой, было нарушено, и выданные на расправу пленники большей частью своей были растерзаны или закончили жизнь на плахе. Однако, это случится несколькими днями спустя, пока же довольная толпа благополучно разошлась — до следующего дня, а собственно 27 апреля пострадало всего несколько человек: менестреля (по другим сведениям — шута, на службе дофина, некоего Куртеботта восставшие убили на месте, королевского секретаря Рауля де Бризуля — утопили в Сене, и наконец некоего Ватле — слугу Жана Беррийского, убили на улице. Все утихло — до следующего дня. Впрочем, опасаясь, что случившееся — есть только начало, дофин и дофина сочли для себя лучшим перебраться в королевский дворец.

Между тем, вожаки кабошьенского мятежа не могли не думать о будущем наказании, которое ожидало их раньше или позднее, когда король придет в себя и своей властью станет разбираться в произошедшем. Пытаясь обезопасить себя от подобной угрозы, мясники изо всех сил пытались перетянуть на свою сторону влиятельнейшую силу тогдашней Франции — парижский университет, но столкнулись с вежливым, но категорическим отказом. Ученые доктора все как один дали понять расходившимся простолюдинам, что готовы будут выступить как посредники в достижении мира — и ничуть не более того. Не получив желаемого, кабошьены вновь решили надавить на дофина — в качестве наиболее слабого звена в этой цепи, и вынудили его своей властью назначить комиссию, должную судить арестованных. О том, что эта «просьба» представляла на самом деле, можно судить уже потому, что из всего списка членов будущей комиссии, содержавшего как минимум, полтора десятка имен, только один — сеньор д’Оффремон, кастелян дофина, не был связан с бургундской партией. В то же время, за подписью парижского прево, в адрес всех крупных городов страны полетели письма с призывом не верить «лживым слухам» касательно происходящего в Париже, причем в качестве этого самого «происходящего» упоминались единственно осада Бастилии и казнь Пьера дез Эссара, при том, что нападение на отель дофина, конечно же, обходилось полным молчанием.

Париж, по виду, успокоился — однако, спокойствие это было обманчивым и достаточно недолгим. Кабошьены, полагая себя победителями, принялись делить государственные должности, назначая самих себя, как и следовало ожидать, на самые почетные и выгодные. В частности, Жан де Полиньи, прозванный «Капелланом» (Chapellain), сам себя назначил хранителем королевской сокровищницы, 6 мая мясник Жан де Сент-Йон-старший превратился в казначея, должного отвечать за монаршую сохранную казну, 11 мая руководитель мятежа — Симон Кабош превратился в королевского оруженосца, а 15 мая бургуднец Элион де Жаквилль стал капитаном парижской крепости.

Стихия вырывается из-под контроля

Хроники Фруассара (BnF Fr. 2644), fol. 81v. Фрагмент №2.jpg
Белые шапероны (здесь они изображены голубоватыми) во времена Позднего Средневековья превратились в символ сопротивления власти.
Луазет Лиде «Людовик Мальский и гентцы» (фрагмент) — «Хроники Фруассара» - Fr. 2644, fol. 81v. - Ок. 1470—75. - Национальная библиотека Франции, Париж

Пожалуй, из всех назначений лишь последнее отвечало желаниям герцога Бургундского, который с беспокойством начинал замечать, что инициатива постепенно ускользает у него из рук. Неожиданно для этого аристократа до мозга костей оказалось, что выпустить из бутылки этого джинна куда проще, чем пытаться затолкать его обратно, и уличная толпа, вкусившая власти, отнюдь не желает делиться ею, даже с любимым герцогом, и более того, чем дальше, тем меньше склонна считаться с его намерениями и планами. В знак борьбы против всей и всяческой власти, отличной от их собственной, кабошьены сменили шапероны бургундских цветов на снежно-белые — бывшие когда-то опознавательным знаком мятежного Гента — восстание, случившееся за двадцать с небольшим лет до того и с огромным трудом подавленное, было еще памятно всем.

11 мая под давлением толпы, запрудившей в очередной раз все подходы ко дворцу, во время очередном аудиенции, которую по причине болезни короля вел в очередной раз наследник, в присутствии герцогов Беррийского, Бургундского и Лотарингского, а также графов Неверского и Шаролле, новоназначенный прево Парижа и эшевены — старейшины на службе города, предъявили бледному от ярости дофину список из очередных шестидесяти жертв, которых желали получить на расправу. Волей-неволей, власти вновь пришлось подчиниться, причем в тот же день дофину был вновь навязан в качестве канцлера бургундец Жан де Ньелль; мясники, более всего опасавшиеся, что наследник найдет способ бежать из города и собрать в помощь себе войска (как это случилось за сто лет до того, во время мятежа Этьенна Марселя) поставили на воротах своих людей, должных ни в коем случае не допустить подобного.

Сен-Денийский монах, автор известной латиноязычной хроники, описывающей события того времени, настаивает, что от «верных людей» слышал, будто дофин в самом деле пытался предпринять одну или несколько подобных попыток, которые, как и следовало ожидать, закончились ничем.

Строго говоря, попытки мясников и их приспешников полностью изолировать Париж от внешнего мира, и сохранить в тайне случившееся были с самого начала обречены на провал. Известно, что в начале мая из города сумел вырваться Филипп Вертю, средний из троих орлеанских братьев, позднее к нему присоединился хирург Жирар Пион, «бежавший почти нагим», который 7 мая от своего господина, Карла Орлеанского, получил в награду за верность 10 полновесных экю. Посему, реакция феодальной Франции на столь явное ущемление королевских прерогатив была всего лишь вопросом времени. Мясники также не могли не отдавать себе отчет, что при всей мощи и неприступности парижской крепости, у нее была своя ахиллесова пята: 200-тысячный город не мог долго просуществовать без подвоза продовольствия извне; если бы пути снабжения тем или иным образом оказались перекрыты, капитуляция столицы стала бы вопросом очень недолгого времени.

Посему, для них жизненно необходимо было добиться — искреннего или хотя бы показного королевского одобрения. 18 мая Карл VI в очередной раз пришел в себя и по обычаю, в сопровождении наследника и неизменного герцога Бургундского отправился в собор Нотр-Дам, чтобы принести благодарность Господу за свое выздоровление. Посему, нет ничего удивительного, что едва он переступил порог дворца, его в очередной раз окружили возбужденные парижане во главе с купеческим прево и городскими старейшинами, категорически потребовавшими, чтобы король и наследник в знак солидарности с восставшими надели на себя белые шапероны. По воспоминаниям современников, король «без всякого неудовольствия» подчинился этому требованию, однако, в тот же день по городу поползли слухи, что одному или нескольким тайным гонцам удалось ускользнуть из города, везя с собой письма, адресованные «арманьяскским» принцам — якобы приглашая их прибыть в столицу на совет. Общий страх за собственную жизнь и достояние вновь всколыхнул улицу, и 20 мая у короля сумели добыть послание, приказывающее всем капитанам за пределами Парижа распустить свои войска и сложить оружие в шестидневный срок.

Впрочем, и эта мера не могла успокоить смятенные умы, всем, кто желал более-менее разумно обдумать ситуацию было вполне ясно, что пожелай «арманьяские» принцы воспользоваться ситуацией, они попросту объявили бы королевский приказ подложным, или вырванным у короля посредством насилия и угроз. Восстание уже не могло остановиться, страх за себя толкал мятежников на следующие эксцессы, каждый раз еще более отчаянные и бессмысленные.

Власть улицы

Hans Multscher Modell eines Grabmals img02.jpg
Брат королевы - Людовик, герцог Баварско-Ингольштадтский.
Ганс Мюльтшер «Модель надробия герцога Людовика» — Гипс - Ок. 1430 г. - Национальный музей Баварии. - Мюнхен, Германия.

22 мая Париж поднялся снова, и опять осадил королевский отель, требуя на расправу очередных «предателей» — на сей раз длинный список возглавлял брат королевы, собиравшийся как раз в этот день праздновать свою свадьбу с Катериной Алансонской, и конечно же, транжирить и проедать французские деньги. Даром королева молила толпу пощадить Людовика Баварского, или хотя бы отсрочить исполнение желаемого на восемь дней, чтобы дать ему с молодой супругой навсегда покинуть Францию. Возбужденная толпа уже никого и ничего не желала слушать, вновь как в прежние времена красноречивый оратор Эсташ Павильи, по ядовитому замечанию хрониста, питавший необоримую страсть «к наполнению собственного кошелька», выступил вперед с выспренной речью, в которой сравнил королевство с садом, а дофина — с цветущей в нем лилией, которую глушат «сорняки» — читай, льстецы и дурные советники. Как добрый садовник, король должен был немедля навести порядок в порученном ему Господом саду и вырвать дурные травы с корнем, — то бишь, выдать их на расправу восставшим.

Попытки бургундца унять толпу и уговорить восставших спокойно разойтись по домам уже ни к чему не могли привести, дофин, разъяренный и униженный, в насильно надетом на него белом шапероне вынужден был вновь появиться у окна, поддавшись отчаянным мольбам матери и придворных, робко надеявшихся, что вид наследника престола если не успокоит толпу, то по крайней мере, поселит в ней определенную неуверенность и отобьет желание продолжать начатое. Ничуть не бывало — ситуация стала развиваться с точностью до наоборот, причиной тому была ничтожная деталь (впрочем, позволительно будет думать, что толпа, доведенная до белого каления явными попытками королевы потянуть время, готова была взорваться от малейшей искры). Деталь заключалась в том, что длинный шлык шаперона, который дофин вынужден был наспех надеть на себя, свисал ему на плечо и на грудь, чем-то напоминая белую перевязь — опознавательный знак арманьякских принцев. Это сходство вызывало очередной взрыв ярости, толпа разразилась криками и угрозами, полагая, что с него на этот раз довольно унижений, дофин отпрянул прочь от окна, и залился слезами бессильной ярости.

Впрочем, бургундский герцог, немедля подскочив в нему, заставил наследника тут взять себя в руки и вновь подойти к окну — придав себе хотя бы внешне спокойный и невозмутимый вид. Надо сказать, что в данном случае Жан Бургундский был без сомнения прав, показывать свою слабость в подобный момент было нельзя; однако, переломить ход событий также было уже невозможно. От лица многоголосого Парижа во дворец проникла немалая толпа «представителей народа» — ворваться внутрь всей массой, как видно, все же мешали остатки пиетита по отношению к королевской персоне. Так или иначе, эти «просители», готовые скорее требовать, чем просить, категорически заявили, что если желания парижан не будут удовлетворены сию же минуту, они добьются своего силой, даже если для того придется проникнуть в личные покои королевы.

Мольбы Изабеллы пощадить ее брата ни к чему не привели, королеву попросту грубо оттолкнули в сторону, и двинулись дальше, на поиски своих жертв. Понимая, что толпа доведена до последней крайности, и дальнейшее промедление закончится резней, Людовик Баварский счел за лучшее сдаться добровольно, единственно требуя для себя суда и приговора. Толпа схватила всех прочих, до кого только смогла дотянуться, включая нескольких фрейлин королевы, и Жана де Ньеля — бургундского канцлера при особе дофина. Позднее, правда, его выпустят на свободу, но само по себе подобное самоуправство в достаточной мере показывало, сколь низко упал в глазах парижан в то время авторитет Бургундского герцога.

Арестованных заперли в несколько тюрем, причем все женщины, схваченные в этот день, подверглись насилию. Под давлением улицы комиссия по реформированию государства, чьи действия показались толпе слишком уж неторопливыми, 26 мая принялась с лихорадочной скоростью составлять новый, куда более угодный парижской улице ордонанс, в истории получивший имя «Ордонанса Кабошьенов». Мы не будем входить сейчас в детали требований восставших, тем более, что к нашему рассказу они прямого отношения не имеют. Стоит лишь сказать, что ордонанс этот, принятый под прямым давлением и угрозой силы, едва лишь восстание пойдет на спад, будет объявлен недействительным и в скором времени предан окончательному забвению.

Пока же, повторимся, кабошьены изо всех сил пытались получить как можно большую выгоду из своего сиюминутного превосходства, как будто предвидя, что долго оно не продлится. Самоназначения продолжались — 30 мая мэтр Жан де Труа, тот самый, что усердствовал в первый день мятежа, обличая дофина в неподобающем поведении, стал «консьержем» — то есть комендантом Большого Дворца, мясник Жан де Сент-Йон превратился в старшего лакея и по совместительству хранителя драгоценностей при особе наследника престола, Жан Менфруа стал его же руководителем счетной палаты, а Жан Нуаден, 20 июня — его казначеем, и даже старый мясник Тома Гуа не устоял перед искушением занять высокий пост в свите принца.

Поражение Жана Бесстрашного

Vigiles du roi Charles VII 56.jpg
Восстание кабошьенов
Неизвестный художник «Убийства на улицах Парижа». — Марсиаль Оверньский «Вигилии на смерть короля Карла VII». - ок. 1477-1484 гг. - Français 5054, fol. 8v. - Национальная библиотека Франции, Париж.

Впрочем, наряду лихорадочным дележом трофеев, кабошьены не забывали держать в повиновении инакомыслящих посредством публичных казней, должных напугать и внушить покорность любому, явно или тайно отказывавшему им в сочувствии. Так 10 июня на эшафот был доставлен и лишился головы… труп Жака де ла Ривьера, который, по заверениям своих палачей, в тюрьме свел счеты с жизнью, разбив себе голову глиняным винным кувшином. Шептались, что де ла Ривьера попросту убили по приказу нового капитана Парижа де Жаквилля, но говорить об этом вслух было опасно. В тот же день сложил голову на эшафоте Симон дю Месниль — супруг воспитательницы королевских детей, пятью днями спустя был обезглавлен Томелен де Бри — дворянин на службе Пьера дез Эссара, тогда как его господин последовал за ним в тот же день. Все клятвы и заверения герцога Бургундского, как и следовало ожидать, были благополучно преданы забвению.

Между тем, бунт катился к своему концу по хорошо накатанной дороге: мнимая победа не принесла, да и не могла принести никаких ощутимых изменений в жизни парижского обывателя, более того, как в скором времени выяснилось, торговать на рынке мясом и управлять государством оказалось делом вовсе не одинаковым. Кабошьены попросту оказались не в состоянии исполнять обязанности, которые с жадностью себе присвоили, не понимая, почему вожделенная победа не приносит столь же вожделенного счастья, они попросту множили гонения и казни, тем самым все более отталкивая от себя и своего дела зажиточных парижан. Прежде хоть как-то организованный мятеж превращался в анархию и разгул вольницы, пьяной от вина и крови, уже не разбираясь в политических воззрениях своих жертв, кабошьены убивали на улице случайных людей и попросту врывались в дома, хватая все, что приглянулось.

В этих условиях, каким-то своим звериным чутьем понимая, что он сам может стать следующей жертвой, герцог Бургундский вынужден был пойти на переговоры со своими врагами. Единственного аргумента, способного убедить вкусивший безнаказанности Париж — солидной армии у него, как на грех, под рукой не оказалось; демагог слишком поздно догадался, что переоценил свое влияние на рядовых парижан. Впрочем, жалеть об этом было уже поздно.

Вооруженные отряды, готовые в короткий срок навести порядок на парижских улицах были в распоряжении его противников, посему, выбирать не приходилось. К счастью, временщик в какой-то мере еще мог располагать собой, и потому очередной раунд переговоров открылся в Ла-Шоссе-д’Иври, в присутствии представителей Людовика Сицилийского, герцога Орлеанского и графа Алансонского.

Встревоженные мясники и их приспешники, отчаянно пытаясь удержать за собой захваченное, или на худой конец, уйти от неизбежного наказания, 6 июня — в отсутствии дофина и короля, собрали Большой Совет, который выпустил от лица монарха явно никогда им не виданное и тем более не подписанное распоряжение, запрещающее кому-либо вне столицы браться за оружие.

Впрочем, страх перед тем, что дофину каким-то непостижимым образом все же удалось связаться с Орлеанским герцогом, как видно, не давал покоя предводителям мятежа, так как 13 июня принца едва ли не силой заставили приложить свою печать к явно сочиненному в среде восставших посланию к крупным городам королевства, в котором наследник престола якобы отрицал, что ранее просил «арманьяков» о помощи. Дальнейший текст этой подметной грамоты говорил сам за себя: принц во всеуслышание объявлял, что «доволен» своими парижскими подданными, и вполне удовлетворен арестами и казнями, совершенными, ну конечно же, ради блага короля, его самого и народа Франции. Трудно сказать, нашелся ли хоть один читатель, наивный до такой степени, чтобы этому поверить.

Еще одно письмо подобного типа, датированное тем же днем и адресованное на сей раз, купеческому прево Парижа, а также старейшинам и всем обитателям города, также должно было подтвердить, что у наследника и в мыслях не было искать себе поддержки вне городских стен.

На нисходящей ветви восстания

Dialogues de Pierre Salmon - BNF Fr23279 f53 (Charles VI et Salmon).png
Двор и главная зала дворца Сен-Поль. Здесь произойдет последняя вспышка насилия.
Мастер Мазарен «Дарение книги». — Пьер Сальмон «Диалоги». - ок. 1409 г. - Français 23279, fol. 53. - Национальная библиотека Франции, Париж.

Наследник был вынужден молчать и подчиняться — достаточно жестокое испытание для самолюбивого юноши — надеясь лишь отомстить в полной мере, когда кабошьенское владычество наконец падет, а в падении этом уже сомневаться не приходилось. Пока же он, как можно о том судить, откровенно избегал появляться на королевском совете, заполненном бургундцами и их приспешниками, где единственным, не принадлежавшим к этой фракции, оставался старый герцог Беррийский. Однако, от него было мало толку: дядя короля слишком хорошо помнил, когда в походе против Бисетра войска монарха и дофина предали огню его замок, переполненный бесценными произведениями искусства. Судьбы своей коллекции старый герцог ставил выше, чем что-либо иное, и для их потенциальной сохранности, а также для сохранности любимого себя был готов подчиниться любой силе, заправляющей в столице страны.

Между тем, сведения о том, что для «арманьякских» принцев не является секретом то, что на самом деле происходит в Париже, не на шутку пугали руководителей мятежа. Пытаясь справиться с этой угрозой, мясники и их приспешники объявили о начале взимания чрезвычайного налога с богатых граждан Парижа а также университетских профессоров. Вырученные таким образом деньги должны были послужить для найма солдат. Жан Жерсон, профессор университета, один из самых проницательных людей своего времени, открыто воспротивился подобному произволу, в результате чего был вынужден, спасая свою жизнь прятаться в церкви, тогда как его дом был разграблен возбужденной толпой.

Впрочем, эксцессы подобного сорта лишь отталкивали от кабошьенов «умеренную» часть парижских граждан, уже открыто начавшихся высказываться о необходимости примирения с королем, наследником и орлеанцами.

Дофину, между тем, пришлось пережить еще одно унижение. Капитан де Жаквилль, под предлогом того, что наследник престола вновь затянул танцевальную вечеринку до полуночи, 9 июля вломился к нему во дворец и накинулся на принца с упреками. Сколь о том можно судить, реальной причиной столь ревностной любви к добродетели было то, что на вечеринку (в отличие от него самого) получил приглашение сеньор де ла Тремойль, церемонимейстер герцога Бургундского, с которым Жаквилль находился в жестокой вражде. Опасаясь, что изворотливый царедворец очернит его в глазах дофина и его супруги, Жаквилль истощив свой первоначальный пыл, накинулся на своего противника, обвиняя его в том, что он сбивает принца с истинного пути и приучает к сомнительным удовольствиям.

Разъяренный наследник престола схватился за кинжал, и явно не совладав с собой, ударил обидчика несколько раз в грудь. К счастью, предусмотрительный бургундец, прежде чем явиться на чужой бал, под пышное придворное одеяние приспособил стальную кольчугу, так что остался совершенно невредим, зато сразу вслед за тем, не имея возможности ответить той же монетой дофину, сцепился с де ла Тремойлем, и между обоими вельможами началась откровенно плебейская драка. Кое-как вовремя прибежавшие в бальную залу стражники растащили драчунов по углам, однако, же дофин при всем при этом испытал столь жестокое нервное потрясение (а быть может, и нечто большее?) что в течение нескольких последующих дней доктора не в состоянии были остановить у него горловое кровотечение и кровавый кашель. Это был уже не первый тревожный знак, показывающий, что здоровье наследника престола оставляет желать много лучшего — на который, как водится, в пылу драки за власть (буквальной и скрытой) никто не обратил внимания.

Между тем, переговоры между принцами продолжались, переместившись несколько дальше от Парижа, в нормандский Верней. Лазутчики кабошьенов, сумевшие затесаться в среди прислуги при важных господах, докладывали, что «арманьяки» желают немедленно начать войну — 15 июля пугающие известия получили неожиданное подтверждение, когда у стен Этампа появился отряд из 700 латников под командованием уже знакомого нам Бурдона и отставного адмирала Франции де Бребана.

К счастью, король на короткое время пришел в себя, и в состоянии был побеседовать с дофином за закрытыми дверями, после чего приказал герцогам Беррийскому и Бургундскому отправляться на переговоры; повинуясь этому приказу, которому восставшие не посмели противоречить, старый герцог Беррийский покинул Париж 20 июля, Жан Бургундский последовал за ним на следующий день «в послеобеденное время», как отмечает хронист.

В отчаянной попытке остановить неизбежное, кабошьены выпустили из тюрем несколько фрейлин, схваченных в королевском дворце, однако, это запоздалое миролюбие изменить уже ничего не могло. Принцы благополучно заключили между собой соглашение, и 1 августа соответствующая бумага достигла Парижа, где была зачитана в королевском совете в присутствии короля и наследника престола. Впрочем, заседание было прервано самым неподобающим образом, когда мясники Сент-Йонн и Гуа, а также их приспешники, буквально вломились в залу, требуя для себя копии документа, ибо по их словам, ее содержание прямо касалось интересов и благополучия Парижа. Их требование в очередной раз было удовлетворено, при том, что эта запоздалая «победа» уже ничего не могла изменить.

Мятеж не может кончиться удачей…

Адвокат Жан Жювенель, по воспоминаниям сына, будущего автора Хроники, во главе делегации «умеренных» парижскхи граждан, 3 августа сумел добиться для себя аудиенции. Перед лицом короля, и неизменного герцога Бургундского, Жювенель настоятельно просил позволить дофину взять на себя руководство Парижем. Жан Бургундский попробовал было воспротивиться, понимая, что конец кабошьенского мятежа будет обозначать также конец его личной власти, однако, его уже никто не желал слушать.

Бургундец для всех становился уже «третьим лишним» — злопамятный дофин не собирался прощать ему своего вынужденного подчинения, кабошьены не желали склоняться под чьей бы то ни было властью, а король, как водится, ничего решить уже не мог. Посему, под давлением Жювенеля и его людей, личная аудиенция у наследника престола была ему позволена — один на один, без присутствия временщика.

Впрочем, неприсутствие Жана Бургундского вовсе не значило неприсутсвия кого-либо другого, Жювенель вспомнал, что ему пришлось общаться с дофином, стоя во дворе, тогда как его собеседник ложился грудью на подоконник с внутренней стороны, а за его спиной маячила квадратная фигура мясника Сент-Йонна. Однако, кабошьен уже ничего реально не мог решить. По совету Жювенеля и стоявшей за ним парижской старшины, дофину было рекомендовано ради успокоения страстей, на коне явиться к воротам тюрем, и своей властью приказать освободить герцогов Баварского, Барского и прочих, схваченных в первые дни восстания, после чего в их сопровождении пересечь весь город, одним своим видом успокаивая разгоряченные умы. Как и следовало ожидать, Людовик Гиеньский с готовностью согласился, и послал к временщику с приказом выдать ключи от Бастилии.

Поражение кабошьенов было полным и безоговорочным. Впрочем, их главари еще пытались вяло сопротивляться, запугивая народ страшными карами, которые на него обязательно обрушаться, едва в город вступят «арманьяки» — однако, это уже не производило ни малейшего впечатления.

4 августа 1413 года в десять чесов утра, в королевский отель Сен-Поль явились представители городского совета, капитула парижского кафедрального собора Нотр-Дам, Счетной Палаты, и наконец, Парламента, дружно присягнув на верность заключенному в Понтуазе миру.

В качестве последней попытки удержать захваченное, кабошьены в свою очередь постарались пригласить как можно больше людей на Гревскую площадь, где после очередной речи предлолжили сторонникам мира отойти направо, а тем, кто продолжал поддерживать восстание — соответственно, налево. Результат столь нехарактерного для Средневековой эры способа решать вопросы изумил самих организаторов — слева осталась жалкая кучка мясников и их ближайших приспешников, тогда как огромная масса народа в полном согласии сдвинулась вправо. Карта Симона Кабоша и его присных отныне и навсегда была бита.

Закрепляя свою победу, наследник престола под охраной верных горожан, в сопровождении герцогов Беррийского и Бургундского (изо всех сил пытавшегося изобразить «хорошую мину при плохой игре») торжественно двинулся верхом к Лувру, где по-прежнему содержались арестованные, схваченные восставшие в его собственном и королевском дворце. Стража, получив приказ освободить узников, повиновалась без единого слова, то же самое повторилось в Шатле, после чего епископу Парижскому был направлен письменный приказ освободить также тех, кто находился под стражей его людей.

Адвокат Жан Жювенель от имени наследника (здесь же присутствующего) приказал купеческому прево заменить двух эшевенов, как видно, остававшихся преданными своим прежним нанимателям. Герцог Беррийский должен был вновь получить пост «капитана» Парижа, тогда как Людовику Баварскому, только что освобожденному из тюрьму досталась Бастилия, а Эдуарду Барскому — охрана Лувского замка.

Личные инструменты